Мы оказались в одном заведении на Avenyn, главной улице
Гётеборга. Все стены там были увешаны фотографиями. Газеты называли это
местечко модным. Любой бар, в который я хожу, становится «модным
местечком». Но было бесполезно. Внутри почти никого не было. Мы сели,
выпили и полностью расслабились. О большем удовольствии и мечтать было
нельзя. А время шло, и уже было 11 вечера. В отель мы должны были
возвращаться до 11, по правилам национальной сборной. Но мы сказали друг
другу: «К чёрту!» Нельзя же быть такими правильными, как они? Мы ушли
и вернулись поздно, но в неприятности не попали. Кроме того, у Олофа был
день рождения, а мы были трезвыми и плохо себя не вели. Мы вернулись в
отель в 00:15 и сразу пошли спать. Вот и вся история. Если бы мои друзья из
Розенгорда услышали бы такую историю, они бы даже беспокоиться не
начали. Сущий пустяк.
Проблема лишь в том, что я даже за молоком не могу сходить так,
чтобы газеты не узнали об этом. За мной всюду шпионили.
Фотографировали, писали про меня SMS. Я видел Златана там-то и там-то,
ву-хууу! И чтобы это не звучало тупо, они все преувеличивают, когда
рассказывают друзьям, которые потом еще немного привирают. Это ведь
круто, не иначе. И поэтому меня часто окружают люди, которые меня
защищают. Что это еще за новости? Златан ничего не сделал, мать вашу! Но
в этот раз газеты были умнее.
Они зашли с другой стороны и позвонили менеджеру команды. Они
спрашивали не о том, где мы были, или во сколько вернулись в отель, а о
внутрикомандном уставе. И он сказал правду: все должны быть в отеле до 11
часов вечера.
«Но Златан, Чиппен и Мёльберг вернулись позже. У нас есть
свидетели», – сказали газетчики. Конечно, менеджер наш – славный парень,
обычно он нас защищает. Но в этот раз ему не удалось быстро смекнуть, что
происходит, и думаю, обвинять его в этом не стоит. Нет такого человека,
который всегда говорит то, что нужно.
Но если бы он был чуть умнее и делал бы то, что делают в итальянских
клубах, он бы попросил отложить этот разговор, а потом перезвонил и
придумал бы хорошее объяснение, например, что нам было разрешено
вернуться позже, что-нибудь в этом духе. И при этом мы не избегали
наказания. В любом случае, главный принцип – это единый фронт, и его надо
отстаивать. Мы команда, мы все заодно, и они могут применить к нам любые
санкции, и это останется внутри команды.
Но менеджер сказал лишь, что никому нельзя задерживаться где-либо
после 11-ти, и мы, стало быть, нарушили правила. И начался сущий кошмар.
Мне позвонили утром и сказали: «Тебя вызвали на собрание с Лагербеком».
А я собрания не люблю, я знаю, как они проходят. Меня на них с детского
сада вызывают, обычное дело. Так проходила вся жизнь, и я уже знал, о чем
конкретно будет это собрание. Ведь это всё было из-за пустяка, и я не
волновался. Я позвонил одному из знакомых охранников, который обычно
знал, что происходило.
— Ну что, как там всё?
— Думаю, ты можешь собирать вещи, – ответил он, и я не понял, что
это значит.
Собирать вещи? Из-за небольшого опоздания? Я отказался поверить в
это, но что я мог поделать? Я собрал своё барахло. Я даже не придумал
никаких оправданий, потому что всё происходящее было нелепицей. На этот
раз нужно было сказать правду. Я даже не собирался скидывать все на брата.
Зашел я внутрь, а там уже были Лагербек с командой, Мёльберг и
Чиппен. Они не были спокойны, как я, они ведь к такому не привыкли, в отличие от меня. А я чувствовал себя, как дома. Я даже скучал по всему этому, а то я ведь хорошо себя веду в последнее время, хотя должен-то по лезвию ходить.
— Мы решили немедленно отправить вас троих по домам, – начал
Лагербек, заставляя всех врастать в стулья. – Вам есть, что сказать?
— Я прошу прощения, – сказал Чиппен. – Я действительно совершил
глупость.
— И я прошу прощения, – сказал Мёльберг. – Эмм… а что Вы скажете
прессе? – добавил он, и они это обсудили. А я всё это время молчал. Мне
нечего было сказать. Лагербек, наверное, подумал, что это странно, ведь
обычно я не держу язык за зубами.
— А ты, Златан? Что ты скажешь?
— Мне нечего сказать.
— Как это, нечего?
— А вот так. Нечего!
Я сразу обратил внимание на то, что они все взволновались. Я уверен,
что им было бы гораздо легче, если бы я начал наглеть, ведь это в моем стиле.
Но это было что-то новенькое. Нечего сказать! Это их всех нервировало, и
они, наверное, не могли понять, что же Златан задумал. И чем они больше
нервничали, тем спокойнее чувствовал себя я. Странно это. Моё молчание
выбивало их из колеи. Я получил контроль над ситуацией. Всё казалось таким
знакомым. Вспомнился магазин «Уэсселс». Вспомнилась школа.
Вспомнилась молодёжка «Мальмё». Я слушал небольшую лекцию Лагербека
о том, что правила были объяснены всем чётко, с тем же интересом, как я
учителей слушал в школе: хотите, так болтайте, трепитесь, мне плевать. Но
кое-что из сказанного им взбесило меня: