Я знаю, что видел

Качаю головой. Часы на стереосистеме мигают, показывая 21:10. Как только мозг фиксирует это время, живот начинает урчать.

– Нет, я сыт.

Он смотрит на меня с полуулыбкой и нажимает на экран мобильного.

– Китайская кухня, неподалеку. Обычно быстро привозят, – говорит он. – Я же правильно помню? Тебе нравится китайская еда? Точнее, нравилась.

На этой фразе меня переносит в прошлое. Китайская еда вечером в каждую пятницу, у нас с Грейс. Наш ритуал, попытка заложить некую традицию, которая придавала бы нашим отношениям характер длительных.

– Да, – отвечаю, – правильно помнишь. Это все Мэйбл.

Себ скроллит в своем телефоне.

– Мэйбл? – спрашивает он, а затем припоминает: – Ах да, Грейс. Ты называл ее Мэйбл.

В этот момент в камине шевельнулось бревно, раздался треск и из-за решетки с шипением вырвалось облако пара.

– Так почему все-таки Мейбл?

Мы уже несколько месяцев встречались, как вдруг она призналась мне, что зовут ее на самом деле не Грейс. То есть Грейс не основное, а среднее имя.

– Ненавижу свое имя. И зачем только давать среднее имя Грейс, если основное – такое ужасное? – сказала она.

Не помню уже, что ответил. Где мы были, что делали – эти детали от меня ускользают. В воссозданном мной воспоминании мы шли по какому-то красивому месту, пинали осенние листья, а ветер их подхватывал. Надо было возразить, что не такое уж оно и плохое, но, когда я мысленно возвращаюсь в этот момент, мне не удается вытащить ее имя из памяти. Вот же оно, на пороге, ждет, когда его впустят, но ухватиться за него я не могу. Как глупо. Что это – недосып или удар по голове?

Я называл ее Мэйбл, но это не ее имя. Мне оно казалось милым, она же недовольно возражала, что имя звучит по-стариковски.

Себ ровно сидит на краешке, смотрит на меня. Ждет. С интересом.

– Ma belle, – говорю я, – предполагалось, что это ma belle, но затем оно просто превратилось в Мэйбл.

– Ха, – сказал он и тут же усмехнулся. – Точно! Теперь помню. Она его ненавидела.

– Ненавидела, – подтверждаю я.

Я вкладывал еще что-то в это имя, но не могу сейчас вспомнить. Что-то интеллектуальное. Зная себя, предполагаю, что это могло быть из Мопассана или что-то в этом роде, что-то книжное.

Хотя из нас главным по книгам был Себ. Он каким-то образом умудрился перечитать все на свете, переслушать все музыкальные произведения, пересмотреть все пьесы.

– Помнишь того своего друга? Из Шри-Ланки? – спрашиваю я, выхватывая образ из прошлого.

– Тамба? Его звали Тамба?

– Да, он. А ты помнишь, как он думал, что знает все? – продолжаю я, улыбаясь воспоминанию.

– О да! Магазин с пластинками. Я выбрал что-то из Бетховена. И тут он выдал.

Я присаживаюсь на стул и, прикрыв глаза, смакую сладость слов, перед тем как их произнести:

– Но на ней ведь даже не сам Бетховен играет.

Проваливаемся в молчание. Проваливаюсь в Грейс.

– Хотя Грейс он нравился.

– Грейс все нравились, – улыбается он. – Ксанд, мне жаль, что, ну ты понимаешь, – медленно произносит он, словно продвигаясь на ощупь. – Что все так закончилось то есть. Я должен был быть рядом.

Я улыбаюсь, показывая, что извиняться ему не за что.

– Знаю, Себ. Но я в этом не нуждался. Я был в порядке. Все люди проходят через подобное – расстаются, расходятся.

– Но ты прошел через большее, чем другие. Из-за… утраты.

Жестом руки прошу его остановиться. Только не о Рори, не могу о нем говорить. Все эти шестеренки провернулись и перемололи то, что должны были перемолоть.

– Не могу притворяться, будто бы ничего не было. Впрочем, Себ, время движется лишь в одном направлении. Сейчас я уже об этом не думаю. Бессмысленно.

Он с грустью кивает.

– Знаешь, через две недели после похорон мы все тебя искали. Целой компанией. Тебя заметили у Хорнимана.

Новость застает меня врасплох.

– Зачем искали? – спрашиваю я.

– Потому что ты пропал, Ксандер. Мы волновались, – отвечает он; даже сейчас, спустя тридцать лет, его брови поднимаются и на лице читается беспокойство.

– Я не пропадал, – возражаю я, – я просто решил, мне нужен перерыв.

– Перерыв? Ты стал бездомным. Не в том смысле, что ты лишился дома. Просто бездомным человеком.

В его словах слышится неподдельная критика в мой адрес, и я должен отреагировать.

– Я не становился бездомным, ты судишь со своей… – пытаюсь я сократить мысль.

Во мне закипает злость, которой нельзя позволить перелиться через край.

– Я ушел из дома, – спокойно продолжаю я, – но это лишь стены да крыша. Ничего более. Мне они были не нужны. И все остальное тоже, – завершаю я мысль, озираясь по сторонам.

– Но теперь нужны, не так ли? – напирает он.

Тон его не столько неприятный, сколько интересующийся. Мягкий. Но я уже ощетинился.

– Ты так думаешь? В общем, кажется, не лучшая была идея, – говорю я, вставая.

Но не успеваю подняться полностью, как чувствую на своей руке его ладонь.

– Нет. Я не хотел, – произносит он, поднимая на меня глаза. – Я просто. На самом деле я просто хотел сказать, что мне жаль. И ты можешь остаться. Столько, сколько потребуется. И еще я знаю, тебе понадобятся бенсы.

Слово «бенсы» я уже слышал от него раньше, но не понял, что он имел в виду.