Я знаю, кто ты

Пожалуй, я все-таки недооцениваю свои актерские способности.

– Я уверен, что это какое-то недоразумение и завтра он объявится. Я вот часто не приходил домой и не сообщал жене, где я. Наверное, поэтому я больше не женат. А кроме того, он же журналист, твой муж, так ведь? Скорее всего, он просто валяется пьяный в каком-нибудь баре, как все журналисты.

– Да, наверное, ты прав, – соглашаюсь я, хотя знаю, что это не так.

– Bien sûr, je suis très intelligent![8]

– Зачем ты все время вставляешь в речь французские слова?

– Пытаюсь произвести впечатление на одну знакомую девушку. Как ты думаешь, это работает?

Я качаю головой.

– Merde[9].

Джек извиняется и уходит в направлении туалета, оставляя меня наедине с моими сомнениями и страхами. Нет никаких сомнений: Бен меня подставил, чтобы наказать за что-то, чего я даже не делала. Вот что это такое – месть. Бен не только старше меня. Он умнее. Он больше прожил, больше прочел и больше успел увидеть за свою жизнь. Он понимает, как устроен мир, гораздо лучше, чем я когда-либо смогу понять, но я лучше разбираюсь в людях. Он так и не смог с этим смириться. Я понимаю людей и понимаю, почему они поступают так, как поступают. И я понимаю его. Чтобы мне навредить, он пытается разрушить мою карьеру, которая, по его словам, развалила наш брак.

Я этого не допущу.

Джек возвращается и немедленно снова наливает красного вина нам в бокалы – в мой значительно больше, чем в свой.

Я делаю глоток:

– Спасибо тебе. Да, наверно, ты прав, и все будет в порядке.

– Конечно, я прав, – отвечает он. – Ты и мухи не обидишь.

Двадцать два

Эссекс, 1988

Я прихлопываю муху, севшую на экран телевизора, скрученной в трубочку газетой, как меня научила Мегги, и радуюсь, что попала с первого раза.

Я уже привыкла к маленькому подсобному помещению, где сижу, пока открыта букмекерская лавка. Я изучила тут все трещинки в стенах, все пятна на столе и не забываю, что нужно по утрам надевать пальто. Хоть я и провожу целые дни в доме, радиатор сломан, и здесь холодно. Пальто на мне чужое, и на подкладке вышито имя его хозяйки, чтобы я его не забывала. Но теперь все это принадлежит мне. Мое имя, мое пальто. Кажется, мне тут начинает немного нравиться.

В подсобке я читаю, смотрю телевизор или слушаю кассеты со сказками на своем кассетном проигрывателе. Бывает, что у меня заканчиваются истории, придуманные кем-то другим, и мне больше нечего слушать, читать или смотреть. Тогда я сочиняю свои – про маленькую девочку, которая живет где-то далеко и чья мама не умерла, когда она родилась. Я рассказываю себе собственную историю, чтобы ничего не забыть. Рассказываю шепотом, чтобы никто не подслушал, и любуюсь облачками пара, вылетающими изо рта при каждом слове. Иногда я играю, что я маленький дракон и что в один прекрасный день я научусь летать, полечу домой и сожгу всех, кто сделал мне что-то плохое.

В лавке очень шумно. Целый день я слушаю звуки скачек. Толпящиеся перед телевизорами мужчины во весь голос орут: «Давай!», как будто лошади могут их слышать. Очень глупо, ведь на самом деле не могут. Иногда я смотрю через занавеску из пластиковых полосок, которая висит между киоском и комнатой с телефоном, и вижу их, этих клиентов. Сквозь плотный туман сигаретного дыма все они кажутся мне одинаковыми, у всех синие джинсы и злые лица.

Я понимаю, что лавка закрывается, когда шум прекращается и в доме снова наступает тишина, только щелкает счетная машина Джона. Джон часто считает на машине. Наверное, ему интересна математика. Потом он приходит в подсобку, делает вид, что ему нравится мой рисунок, и открывает заднюю дверь.

– Ну, чао-какао, – говорит он, сверкнув в мою сторону золотым зубом.

– Чао-какао, – отвечаю я, потому что ему нравится, когда я так говорю.

Не понимаю, почему взрослые любят говорить какие-то нелепые слова вместо простого «пока» или «до свиданья». Слово не меняет сути, прощание есть прощание. Что бы ты ни сказал, это все равно значит, что ты уходишь.

– Пришла пора тебе, малышка, отрабатывать свое содержание. Пойдем со мной, – говорит Мегги, заперев дверь за Джоном и направляясь обратно в лавку.

Наверное, сегодня вечером мы будем одни. Иногда Джон уходит и не возвращается ночевать. Не знаю, куда он идет, но Мегги тогда грустит и в то же время сердится. Она говорит: «Опять эти фокусы», и я когда-то даже думала, что Джон втайне работает фокусником.

В лавке грязища. Высокие табуретки, обитые черной кожей, стоят где попало, по всему полу валяются квитанции, окурки и обертки от шоколада.

У стенки стоит метла.

– Подмети тут все, расставь табуретки, как были, вдоль стен, а когда закончишь, позови меня, – говорит Мегги, выходит за железную дверь и идет наверх, в квартиру.

Я слышу, как там включается телевизор, а потом до меня доносятся звуки сериала, который очень нравится Мегги. Сериал называется «Жители Ист-Энда», и там все люди говорят, как Джон.