Я знаю, кто ты

– Так. Я знаю, что больше всего тебе хочется поиграть в «Пакмана», и я тебя прекрасно понимаю: наш желтенький приятель вызывает привыкание. Но сначала ты должна поиграть на другом автомате. Играй, пока не выиграешь. Нужно просто класть монетки в щель и нажимать на кнопку. Когда выпадут три лимона, из машины снизу вывалится куча денег. После этого ее больше не надо трогать до завтра. Понятно? – Я киваю. – Молодец. Когда добудешь деньги из слот-машины, можешь поиграть на них в «Пакмана». Из «Пакмана» я могу их достать в любой момент.

Я так долго играю на первом автомате, что от постоянного нажимания на кнопку начинает болеть палец, но тут наконец появляются три лимона в ряд, и из машины начинают сыпаться деньги, как и говорил Джон. Он объяснил, что автомат будет лучше работать днем, если мы вечером достанем из него все деньги, – наверное, для этого я на нем и играла. Когда я выигрываю, он производит страшный грохот, который кажется бесконечным. Я спрыгиваю с черной кожаной табуретки и передвигаю ее к «Пакману». В «Пакмана» я играю десять раз подряд, чтобы мое имя, новое, появилось на доске почета. Потом я слышу, что наверху, в квартире, начинается сериал Мегги – «Жители Ист-Энда». Мегги кричит в сторону лестницы:

– Обед будет через пять минут, но имей в виду, что сначала тебе нужно почистить клетку хомяка.

Я совсем забыла про Хому. Он все время делает одно и то же: ест, спит и бегает по кругу. Не знаю, почему Мегги так его ненавидит, но надеюсь, что любимый сериал поднимет ей настроение. Я чувствую запах фритюрницы и понимаю, что на ужин будет картошка фри. Мы теперь все время едим картошку фри, добавляем ее к чему угодно. Яичница с картошкой, сосиски с картошкой, бургеры с картошкой, картошка с сыром. По воскресеньям мы едим картошку фри с подливкой из покупного порошка – вкуснятина! Мне нравится есть картошку фри каждый день, но мне только что впервые удалось дойти до пятого уровня в «Пакмане», поэтому я решаю немножко задержаться.

Снова услышав заставку «Жителей Ист-Энда», я понимаю, что сериал закончился. Я так увлеклась игрой на автомате, что забыла про ужин. Надеюсь, Мегги не очень сердится. Я бегу на второй этаж и спешу на кухню. Фритюрница еще включена – может, я не так сильно опоздала?

– А вот и ты, – Мегги стоит в дверях. У нее странное выражение лица. Что-то оно мне не нравится. – Хочешь есть?

– Да, – шепчу я.

– Правда? Но я звала тебя полчаса назад, а ты не пришла.

Она делает шаг в мою сторону. Я на шаг отступаю.

– Боюсь, обеда больше нет. Сегодня обойдешься без картошки фри, малышка. Я уже готовлю кое-что другое. Кое-что особенное. Хочешь посмотреть?

Пожалуй, не хочу.

Я разворачиваюсь и пытаюсь выйти из кухни, но она ловит меня на пороге, поднимает в воздух одной рукой, а другой открывает крышку фритюрницы.

Фритюрница полна раскаленного масла, и я вижу, что что-то плавает сверху.

Я понимаю, что это, и кричу.

Я плачу и пытаюсь отвернуться, но она держит меня за подбородок и заставляет смотреть. А потом шепчет мне в ухо:

– Бедный Хома. Ничего, я уверена, что сейчас он бегает кругами где-то в специальном раю для хомяков. Тебе не нужен никто, кроме меня, Эйми. Давно пора это понять. И в следующий раз, когда я попрошу тебя что-нибудь сделать, советую слушаться.

Тридцать шесть

Лондон, 2017

Говорят, что в жизни мы можем стать кем угодно и добиться всего, чего захотим.

Это ложь.

На самом деле мы можем добиться только того, во что верим. Разница огромная.

Если я верю, что я Эйми Синклер, значит, я Эйми Синклер.

Если я верю, что я актриса, значит, так и есть.

Если я верю, что меня любят, значит, любят.

Уничтожить веру – значит уничтожить реальность, которую она создает.

Я начинаю подозревать, что мой брак был просто ложью. Я брожу по центру Лондона и совершенно не помню, как попала сюда. В какой-то момент я даже задумываюсь, не мог ли тот диагноз, посттравматическая амнезия, быть правильным. Может ли быть, что я обманываю себя все эти годы, считая, что помню все, что со мной происходит, и все свои поступки? Потом я делаю над собой усилие и отказываюсь от этой мысли. Это было неправдой тогда, и сейчас это тоже неправда.

Я брожу и напряженно думаю, безуспешно пытаясь разобраться в том, что произошло за последние несколько дней. Я не знаю, куда идти и к кому обращаться за помощью, и понимание, что мне некому доверять, выставляет ситуацию в еще более мрачном свете.

Бен не мог умереть, потому что я в это не верю.

Невысказанные мысли крутятся у меня в голове, отскакивая от стен сознания, и ищут выход наружу. Но выхода нет. На этот раз. Я вспоминаю волну ненависти, против которой мне приходилось плыть последние несколько месяцев. Вспоминаю, что Бен сделал со мной в ту ночь. Вспоминаю, что пистолета не было там, где я обычно его храню, – под нашей кроватью. В первый раз с начала этого кошмара я начинаю искренне сомневаться в своих суждениях и признаю, что не так ясно, как раньше, воспринимаю мир.