Яблоки горят зелёным

«Жил человек. Он ел, ел, но не ср…л. И его стало рвать гов…ом…»

Дамка

В то лето ребята собирались по утрам на краю деревни возле старого тополя. Сильнее всех был Колька, единодушно признанный вожаком. Он всегда что-нибудь выдумывал, и поэтому вся ватага носилась то на конюшню – сбивать колеса со старых телег, которые потом с визгом гоняла по всей деревне, то на пруд, то стреляла из рогаток куда попало. Неизменной участницей их проделок была веселая коричневая бездомная собака Дамка. Лучшего друга ребятам было не найти.

Как-то они пошли на пруд и долго цепочкой пробирались по узкой тропинке, заросшей сочной травой. Вокруг был лес, а над головой – синее небо. Они спустились к воде, где валялись плоты, взобрались на них и поплыли по синей воде, отталкиваясь шестами, а Дамка плыла рядом и, встречаясь с кем-нибудь глазами, радостно лаяла.

…Так проходило лето.

Но однажды случилось несчастье. Пасмурным утром ребята услышали выстрел, от которого задрожали стекла. Когда они выбежали на улицу, то увидели лежавшую на земле Дамку. Из-под нее растекалась по земле бурая лужа крови.

Возле нее сидел рыдающий Колька. Незнакомым, срывающимся голосом выталкивал он слова:

– Убил… Ни за что… Я ему… окна… картошкой… выбью… Я…

Сразу вдруг кончилось лето. К горлу подступили слезы. Кулаки сжались. Но ребята понимали, что надо молча стоять там, где даже их вожак оказался бессилен.

А потом снова наступили ясные теплые дни, и жизнь пошла своим чередом. А Дамку зарыли под мостом у голубой речки, но кто-то все время откапывал её, будто не желая смириться с её смертью. И она лежала, подставив жгучему солнцу коричневый бок, и у мальчишек кружилась голова от пряного запаха, когда они тайком, поодиночке, словно стесняясь друг друга, подолгу стояли на мостике, не в силах проститься с ней навсегда.

Дезеприке

Она охраняла дочь, как раковина жемчужину: только, преломив луч в зеленой воде, заметишь редкостную красу. А от кого охранять? Увидел, влюбился в нее поэт, стареющий, по всему, но мускулистый и с лица молодой. Бросило зрелую женщину в пот от ужаса, когда бы не морская вода – потерялся весь смысл… А литератор клялся любить её жемчужину в горе и в радости, и далее, как в той клятве, что забыли все. В богатстве и в бедности, кажется.

– На скамейке сидели. Как прозевала! Бог зрел их, и они зрели. Ну не отдам. Лучше рыбам скормлю. Я – хозяйка!

Тут, на грех, подруга с двумя детьми, старший вроде ровесник…

– Оставим их одних: сами вроде по рынкам. Девчонка мешать будет, а если и выйдет что – не моя вина: перед Богом чиста. Собак так спаривают – оставляют одних… Если не впер, берут за член и суке запихивают, чтобы та не бесилась. Впрочем, дело молодое. А «влюбленный» подергается пусть, напишет, может, что… А руки распустит на мальчика: на зону!

Эта приятная мысль завладела тупой башкой и поплыла, закружилась в вальсе по гостиничному полу как по Дворцу бракосочетания… Тьфу!

– А в колонии с него спросят: девка-то несовершеннолетняя. А он ответит: «Люблю!» – и отстанут, как пить дать. Там всё настоящее уважают, не то что здесь. Вот бл…дь! Вот навязался на мою голову… Зачем родила, а деваться некуда было – не аборт же делать, оставила бы в лесу, да все знают. Начнут приставать: «А где Вичка?» В изде, в красной комнате спит. А может, он нормальный – поэт-то? Он и писатель еще. Лауреат поди. Ну, влюбился, что такого? Гордиться надо. Девка – сама нежность. Староват, да. Но не он один – скелеты за пятиклашками бегают…

Прошлись по магазинам.

Пытливо смотрит:

– Было? У-у, выбл…док: мог и изнасиловать, тварь. Теперь не узнать. Ненавижу себя, червяка этого извивающегося, подругу, дочку ее – аутендика, свою курву, писателя этого. А Вика говорила: он – гений. Может и правда? Ай, я дура, идиотка, бл…дь! Он вроде книгу собирается издавать, не то две даже. Кино сымать будут, надысь. У него и дача, и квартир не обочтешься. Ах, кабы знать наперед, как бы видеть ясно, что будет? А что будет? Бл…дство оно и будет. Ведь как жемчуг-то добывают – ножом, потом зарастет, но какая дальше жизнь, а с этим и не увидишь, куда увезет. А, может, зря я так? Божья воля на все: не Бог – и не встретились бы они. А я вмешалась – дура. Какая же я мать! Конвоир, ходячая тюрьма, гражданин хороший… Ладно, уехал он, кажись; и нам пора. Чую, договорились они: надо Викины вещи обыскать как следует… Или пусть все идет своим ходом. Ведь едет поезд – я на рельсы не прыгаю? Не кричу: «Поворачивай, сука, а то плохо будет, убью?» Надо, чтобы с ней поговорили, убедили. И такие люди есть. Даром владеют. Серой от них за километр, зато результат – хоть в карман клади.

В пятницу и сходим или домой приглашу. Работу уже мы с ней провели. Звонить и писать ему не будет – обещала. И реликвии свои отдала. Да полно, вдруг затаилась? Вдруг вернула не все? Поэтому и нужна эта госпожа Подземельцева, чтобы окончательно вытравить и гипнозом добить.

Жутко все же у ведьм. Смрад такой, будто покойник в доме.

А так – чайку попили – старые подруги – тока в один момент та как заорет:

– Смотреть на шар!

Вичка и в обморок.