Яблоневый сад

А пройдёшься по сюжетам его произведений – так словно бы выкупаешься в мёртвой (таков сказочный порядок!) и живой воде. Вдохновляет и бодрит сердце многое. Истории самобытные, хотя и подпитаны и пропитаны русским и бурятским фольклором. Например, в бывальщине «Дед Тяпа и веники банные» что-то такое в самом начине фольклорно-книжное угадывается, где-то в оны годы читаемо было, однако поворотцы и подоплёки сюжета такие, однако персоналии столь живы и выпуклы, что со второй – а то и раньше, раньше! – половины произведения уже отчётливо осознаёшь – нечто неповторимое и своевольное перед тобой. Сами посудите: веник принялся колотить деда в бане за его великие грехи; этот же веник добрался до пня – до мамы своей, приник к этому пню в печали, но вскоре пробился новыми отпрысками. Мысль понятная – отмщение природы человеку за его вольности и охальство с ней. Однако какова художественная, идейная канва, как мощно зачерпнул писатель у жизни! Чувствуется по всему прочитанному – какая-то новая дорога перед тобой, а вокруг, всюду – свежий диковатый воздух. И каким-то нежданным, застигающим видится мировоззренческое заключение автора. Не припоминается ничего подобного из традиции фольклора, вообще народного эпоса ни русских, ни бурят. Автор о своём говорит, о вытерпленном.

О «Бедовом орешке» если скажем, что шедевр – вряд ли, похоже, кто будет на серьёзе оспаривать, возмущаться. Потому что эта новелла андерсенского, пушкинского сказочного уровня. Она редкостна и свежа от начала и до конца. А в конце так даже досадно, что кончилась. Чего-то ещё ждёшь. Но потому, верно, и ждёшь, что славно вышло. Автор распахнул просторы для нашего, читательского, размышления и фантазирования, то есть ввёл нас в соавторы. А что же, собственно, произошло? Молоденький орешек выбился к жизни, и – валом накинулись на него напасти. Целое романное действо развернул автор на двух страничках. И что ни предложение – то чуть ли не повесть, над которой хочется подумать, покумекать, а потом уж шагнуть дальше. Протёрт и переверчен был жизнью бедовый наш орешек так, что уже ничего ему не было страшно: в каком-то тёмном дупле, напоминающем тюремную камеру, в которое он попал не по своей воле, он думает, что ничего, выкарабкаемся-де. И вроде бы уже какая-то сила невидимая стала ему пособлять. Медведя не испугался на своём пути. Угодил под камень, стронутый с места медведем. Ну, кажись, – теперь-то хана нашему бедовому орешку! Нет, не отчаялся, подождал, потерпел и – пророс прекрасным стройным кедрёнком. Вера в жизнь одолела неблагоприятные обстоятельства. И орешек-то прежде всего крепкий, а бедовый – не навсегда. Веришь, что не навсегда. Прочитаешь – жить охота. И жить хорошо, капитально, не труся.

Василий Стародумов – не надо сомневаться! – глубинный народный писатель. Он и весёлый в своих сказках и сказах, и кручинный, и удалой, и осторожный, и хитрый, и простоватый, и тороватый, и прижимистый – многоликий и неоднозначный, как народ. Он – крепкий орешек, хотя жизнь-то выдалась бедовой, не простой, – и до последнего своего волоска, до последней буковки своей истинно русский, истинно сибирский человек. Простым мужиком проживший, простым мужиком умерший, а ведь он большой художник. Лев Толстой всё хотел простым мужиком пожить и простым мужиком умереть, – не вышло! Не далось. А Василий Стародумов и не хотел ничего такого. Жил да жил себе мужиком. Помаленьку писательствовал. И – состоялся по-всякому: и по мужику, и по писателю.

Конечно, Лев Толстой – гений, и нельзя, негоже нам сравнивать несравнимое. Но интерес-то у нас в другом: в том, что земля русская, сибирская одаривает простого мужика иной раз по-графски: на тебе, мужик, талантища столько, сколько унесёшь! А ведь талант можно и пропить, и продать, и от отчаяния, что ему, дару твоему, нет применения должного и долго-долго, свихнуться, озлобиться – уж у кого как. Но ведь ничего подобного не случилось с нашим сибирским сказочником Василием Стародумовым: выдюжил, сохранился как самородок и оставил нам навороченное: нате, мол, ладьте, чего желаете, люди добрые.

И что же нам делать с этаким богатством?

Нужно издавать, а потом – переиздавать, потому что это – искусство, потому что это – наше, сибирское достояние, и именно то искусство и достояние, на котором можно и нужно развивать, поднимать, вести дальше, прежде всего, подрастающее поколение.

(2007)

Я уверен – ты знал Аввакума

После прочтения романа «Гарь», тогда впервые изданного в полном объёме, я при первом же удобном случае спросил у Глеба Пакулова:

– Глеб Иосифович, а роман «Гарь» вы написали не про себя?

Конечно, он вправе мог бы мне ответить не без отповеди: «Окстись, родимый: мой роман о протопопе Аввакуме!»