Яблоневый сад

У Тамары Георгиевны так и написано – большими буквами: ПОЭТОМ. Да, очень высоко, но – честно и достойно. Сам же Глеб Пакулов, думается, однажды увидел себя в зеркале своей творческой судьбы, если сказал столь безапелляционно и, похоже, без пощады к самому себе: «Стихи надо писать так, чтоб никто не смел позавидовать!»

Книга-книжка, как выстрелом, открывается «Царь-пушкой»:

Лунька ноги из звонницы свесил,
Потянулся, поскрёб в голове,
Пальцы в рот и – заливисто, весело,
Свистом с кровли сорвал голубей…

Ей-богу, и словно бы душу автор сорвал нашу, стремительно, азартно вовлекая в коловращения средневековой Руси. Ты сразу – в действии, ты сразу – в стихии образов, а через десяток строк – и сам уже воображаешь себя участником, соделателем:

Чохов кудри рукою тронул,
Пальцем сдвинул ремень со лба:
– Ну, суди, Русь!
И ахнула стоном
Обступившая пушку толпа.
– Люди-и! Эво бяда-то какая!
– Жми поближе!
– Ай стрелит!
– Не трусь!..
– Эту матушку в жисть не охаять,
Русь, она мастерица, Ру-усь…

Поэма втянула тебя в своё подчёркнуто суверенное, но торовато распахнутое пространство страстями, многоголосием, радугами красок и – не отпускает ни в какую, пока не дочитаешь до последнего слова, до последних всплесков чувств и мыслей персонажей и автора как лирического героя. Несомненно права Тамара Георгиевна: Глеб Пакулов – исторический романтик. Но его романтизм не устремлён к неведомому, не оторван от дольного, даже сиюминутного. Его романтизм сугубо земной. Его романтизм строг и порой жёсток.

Люд наш во гневе страшен.
Что ждать ему – плаха да кол.
Кровушкой дёшевой нашей
У неба набряк подол…

И ещё хочется уточнений, чтобы глубже проникнуть в анатомию дарования, – это романтизм почвеннический, потому что Глебу Пакулову хочется восхвалять Русь-Россию, русскую жизнь, русского человека, русское бунтарство, и ещё и ещё что-то такое зрело и ярко русское, и вообще всё великое многообразие (ужасаясь нередкому безобразию!) разноречивого, но блистающего жизнелюбием и каким-то генетическим правдоискательством русского мира.

…Чтоб рабскую выплеснув долю –
Русак, беспокоен и скор,
Пошёл-загулял по приволью,
Угрюмо крестясь на топор.

«Угрюмо крестясь на топор» – да, тоже романтизм. «…Тяжко и злобно // Пёс под плахой зализывал пол» – да, всюду этакий хмурый, исподлобный русский романтизм, продиктованный непростой судьбой народа и государства. Легковесного, занимательного, развлекающего томящуюся публику романтизма у Глеба Пакулова не найдёте ни в прозе, ни в поэзии. Он каждой строкой стучится, заглядывает в нашу душу. Ему мало сказать: «Нам от хмеля не проспаться», ему надо тут же озадачить нас, заставить оторопеть: «Хмеля дымного»; ему мало – «Станут головы кататься», ему надо уточнить, чтоб содрогнулись мы: «В поле дынями». Кажется, он ни на секунду не забывает о читателе и как бы говорит нам: «Ты – мой! Читай, вникай, не ленись!» Так и слышатся в подтекстах неистовые протопоповы отзвучья: «А я, грязь, что могу зделать, аще не Христос? Плакать мне подобает о себе…» И тот и другой неумолимы ни к себе, ни к людям.

Трудно поверить, что поэма написана в 1960 году, настолько она – снова ищем слова поточнее – несоветская, что ли: протопоповское аполитичное, но природное, стихийное бунтарство так и хлещет с её страниц.

Видимо, «Царь-пушка» требует более пристального литературоведческого, текстологического внимания, а не беглых записок собрата-литератора.

Ещё под обложками стараниями Тамары Георгиевны собран великолепный венок стихотворений, изъявляющих разносторонность интересов автора. Ведущая (и, несомненно, ведущая нас, читателей!) тема – о ней же, о гаревой:

Ой, ты, Русь, ты моя неизмерная!
Песни-стрелы куда домечу?
Гаревую тебя, нерассказанную,
С тех до этих времён волочу.

Эти строки пришли к Глебу Пакулову во сне и записаны им были ночью на обоях в доме на Байкале. И недаром однажды сказал его друг – Александр Вампилов, что «писать нужно о том, отчего не спится по ночам». Романтическая душа Глеба Пакулова не спала, кажется, и во сне – работала, скапливала.