Яблоневый сад

Мы вдвоём сидели на диванчике у лестничного парадного подъёма в Иркутском областном доме литератора, в приватной его курилке возле огромного старинного зеркала. Глеб Иосифович затяжно не отвечал, покуривал. Я, настырный, терпеливо ждал ответа. Думал, не дождусь: может быть, обидел человека? «Гарь» – исторический роман о русском Средневековье, а я возьми да ляпни: не про себя ли написали?

Глеб Иосифович докурил папироску, тщательно загасил окурок в консерной банке, встал и чётко сказал, обращаясь, однако, лицом в зеркало:

– Да.

То, что он обратился лицом не ко мне, а к зеркалу, – не показалось мне оскорбительным. Я тогда почувствовал, а теперь отчётливо осознаю: автор «Гари» посмотрел в зеркало потому, чтобы увидеть себя по-другому, что ли. Или, скажем иначе, что-то такое важное для себя проверить. Однако вряд ли в эти минуты и секунды он действовал совершенно сознательно, с целью: глубины и тьмы подсознания очевидно руководили им, манили.

Больше тогда Глеб Иосифович ничего не произнёс, не захотел беседы, ушёл в зал, где проходило какое-то наше писательское собрание. Я думаю, ему даже и слово «да» не хотелось произносить: ведь я, говоря по-простому, намерился влезть в его душу, что называется, без спросу.

Любой автор, большой или – пока – не очень большой, признанный или – опять-таки пока – не совсем признанный, да, несомненно, любой автор пишет прежде всего историю своей души: её развития, становления, всей бытийности её в перипетиях-переплетениях жизни и судьбы. Не случайно, наверное, Флобер однажды воскликнул, озадачив читающую публику: «Госпожа Бовари – это я!»

А эпизод с Глебом Пакуловым мне вспомнился в связи с тем, что в прошлом месяце вышла его новая книжка – «То знак мне был…» (Иркутск, 2014), и, прочитывая её, я продолжал, и вольно и невольно, с Глебом Иосифовичем тот – как бы точнее сказать? – наш неперелистнутый (как иногда бывает с книгой) разговор, в котором участвовало старинное зеркало. А в этом зеркале, к слову, когда-то отражался – немножко – 19-й век, потом – весь-весь 20-й, а ныне продолжает отпечатлеваться наш молодой, в сущности, пока что ещё подросткового возраста, – 21-й.

Итак, книжка. Не говорю книга, потому что она – махонькая, такие называют миниатюрными, карманными. Однако проходя, а порой пробираясь – Глеб Пакулов, сами знаете, всегда по языку густ и зачастую ершисто-колок! – по строке к строке, по странице к странице, она мне всё отчётливее начинала казаться большим зеркалом, в котором отразилась непростая душа Глеба Пакулова.

Книжка для меня неожиданная: она со стихами. Глеба Пакулова я знал по его романам, повестям и рассказам, а по стихам, к своему стыду, не знал, хотя слышал от литераторов, что стихотворец он отменный. Его стихи, выяснил, издавались в теперь кажущемся нам каким-то далёком-далёком советском времени. И благодяря стараниям супруги Глеба Иосифовича – Тамары Георгиевны Бусаргиной – стихи наконец-то вышли и в нашем, можно сказать, новом времени, хотя и, что весьма печально, через три года после ухода автора.

В «Предисловии» Тамара Георгиевна доверительно написала: «Кто из писателей в юности не сочинял стихов? Глеб Пакулов тоже начинал как поэт… В 1964 году Восточно-Сибирское книжное издательство выпустило коллективный поэтический сборник молодых поэтов, куда вошла подборка стихов Глеба Пакулова «Славяне». Отныне главной темой его творчества навсегда останется русская история, русская судьба. Критика особо отметила поэму «Царь-пушка», ритмическое богатство и образность её языка, яркость, индивидуальность характеров героев поэмы. Здесь он впервые обнаружил себя как «живописец слова» – учёба в художественном училище не прошла даром… Однажды я спросила у Глеба: отчего он перестал писать стихи? И получила ответ: «Стихи надо писать так, чтоб никто не смел позавидовать!» Пушкина, вероятно, имел в виду. Но и перейдя на прозу, Глеб Пакулов остался историческим романтиком и ПОЭТОМ».