Яблоневый сад

Потом били шишку, снова пили, спорили, играли в тыщу. Дождь стал расходиться всё сильнее и сильнее. Никодим страшно заскучал. К зимовью подъехал трактор: оказалось, с другого стойба шишкари заблудились. Никодим прикинул: пока дождит, смотаться в баньку, что ли? Ведь оттуда до дома – рукой подать. И – Никодиму загорелось домой, хоть всё бросай и беги. Бросил и – убежал. И орехов, кажется, уже не надо было ему. Мотивировка поступка прослеживалась такая: остаться в орешнике, значит, придётся вольно или невольно быть втянутым в «глубокомысленные» разговоры о перестройке, об ошибках и просчётах государственных деятелей его родного Советского Союза, обо всём том, что было не по душе Никодиму. Ему ничего и никому не хотелось доказывать, тем более противостоять людям, живущим в других условиях, нежели он, и, соответственно, мыслящих другими категориями. Никодим же в последние годы полагался только на Господа Бога, свято уверовав в Его волю. Дома – любимая жена, смекалистый сынишка, баня, хозяйственные расчёты, виды на урожай, приятные разговоры. После бани муж и жена допили оставшийся в бутылке самогон и заснули глубоко за полночь. Утром на душе было благостно и спокойно. Заканчивается повесть мыслями Никодима: сено в зароде, и полна поветь, овощи в подполье. Варенья и соленья в достатке. Рыбу успею наловить. А орехи, так если и не набью нынче, велика ли беда. Побыл в орешнике, развеялся, и слава Богу!

Развеялся – узловое слово.

Вопрос: нужно ли было разворачивать повесть – что там! целое повествование – на восьмидесяти страницах (листов в 5–6 авторских) на столь незатейливый, мотивационно, мягко говоря, слабоватый сюжет и кропотливо ткать ковёр идейно-нравственного посыла бытового, в некоторых местах общественно-политического, а то и газетного уровня? Ладно бы, что-нибудь существенное, индивидуально-личностное было скрыто (сокрыто!), зашифровано в языке.

Несомненно, выводы в «Никодиме» дельные, поступки героев, не спорим, показаны – но частично, кусочками – правдиво и строго. Однако всюду доминирует нейтральность автора к проблематике произведения, прошивает произведение скованность языка, а отсюда, видимо, вытекает какая-то одноходовость, холодная разумность в поступках героев. Словно бы чётко выполняется программа, частично изложенная в ремарке: автор должен не превозносить мужество и не осуждать слабости. Боится: не осуди, да не судим будешь? Зачем же пишем, если боимся ясных оценок? А в истинной оценке неизменно – явно или потаённо – осуждение, то есть позиция.

Интересно, а какое у Александра Никифорова получилось бы стихотворение о том же самом? Можно предположить:

Я убежал. Уехал. Скрылся.
Я сам себя похоронил.
Но не забыт и не забылся
Тот мир, который я любил.
Там, на берёзовом раздолье,
Сияли радугой венцы,
А над безбрежным, майским полем
Всю ночь звенели бубенцы.
Весенний плач лесной кукушки,
Жар, закипающий в крови,
И утром – слёзы на подушке
Святой, молитвенной любви.
Прости, прощай! Навстречу солнцу
Не полететь в счастливом сне.
Лишь пепел на душевном донце
Да ночь тревожная в окне.
Я убежал. Уехал. Скрылся.
Я сам себя похоронил.
Но не забыт и не забылся
Тот мир, который я любил.