Яблоневый сад

Однако – к делу. Сразу оговоримся: три времени – несомненно, условность, фигуральность, призванная упорядочить собственные впечатления от прочитанного и познанного со страниц. А хорошая литература, полагаем, – явление многослойное, многокрасочное, многовекторное; хорошая литература обычно не вмещается в своё время, но и в другом времени ей бывает тесно, неприютно, одиноко. Возможно, ей не хочется быть во времени, то есть в рамках, в тисках правил, установлений, предрассудков, суесловий, возгосподствовавшей идеологии. Она – как облака: высоко и в движении всегда, даже если внизу ни единый листик не шелохнётся. А облака как живут? Где захотят – прольются дождём, вспоят нивы жизни, потом – снова к высям. Да, несомненно, в книгах «Поэзия» и «Проза» собрана, в сущности, неплохая литература, есть, думаем, даже шедевры. Очевидно, что составители старались отразить через представленные и тексты, и имена, и судьбы переменчивость эпох, вкусов, пристрастий, вообще развитие человека, в том числе неизбывное влечение художника, в частности художника слова, как подметил Валентин Распутин в очерке «Иркутск с нами»: во всякое время в укреплении жизни ступить вперёд; и здесь же сказано: не допустить упадка – значит подпереть старое новым.

В обеих книгах и встречаем эти разнообразные подпорки, позволяющие развиваться литературе, писателям, творческим артелям. Молодые учились и учатся у более зрелых, именитых авторов; те и другие осваивали и осваивают передовые (может, правильнее – новые) или вечные (но, надеемся, не ветхие) темы, бывали и бывают изобретательны или консервативны в сюжетах, легки или строги в плетениях узоров из слов и образов. Традиция и новаторство (новшество) – в едином потоке Времени и Судьбы. И всё бы оно хорошо, однако нет-нет да призадумаешься: а кто же читатель?

Среди «Автографов писателей» повстречались строки, которые насторожили, обеспокоили:

Я останусь в долгу
у великой российской словесности.
А она этот долг не заметит –
у ней до фига
и долгов, и шелков,
и трагедий, и драм, и безвестности.
Но плывёт сквозь века её флот,
и вдали не видны берега.
Я бы мог, я б хотел
к несказанному или несказанному
небывалое что-то добавить
или скрижаль.
И она позволяет
со словом играть безнаказанно.
Только вот проигравших
ей, в сущности, вовсе не жаль.

(Олег Кузьминский, 1990–2000 годы)

Похоже, не в бровь, а в глаз: она позволяет и – кто из нас, литераторов, не знает – ей, в сущности, вовсе не жаль. Действительно, какие из представленных в двух томах текстов будут нужны, кто станет их читателем, ценителем или, если хотите, оценщиком? Чему так и остаться на веки вечные на страницах этих томов, а чему шагнуть на иные страницы-дороги? Для кого обложка сия – уже надгробие, а для кого обе они – два крыла: захочу – взмахну и полечу, а захочу – посижу ещё немножко, силёнок подкапливая?

Но всё же, всё же: надеемся и уповаем – читатели будут, из воздуха ли явятся, как привидения, или время в муках породит их всамделишными. Надеемся и уповаем – найдутся ценители и оценщики. Надеемся и уповаем – оба тома станут территорией – а в чём-то или в ком-то terra incognita – для исследований литературоведов, другого учёного люда, а также лучших друзей писателей – критиков. Неспроста составители сообщили, что издание… адресовано культурологам, исследователям литературы, критикам, студентам-филологам. Подчеркнём – критикам! Несомненно, нужны новые Тендитники и Трушкины, не говорим, затаивая дыхание, – Белинские и Писаревы. Литераторы хотят получить оценку, как прилежный ученик, тянущий руку; они хотят почувствовать свою причастность к жизни России и своими литературными трудами послужить ей, чтобы всем нам – опять-таки! – не допустить упадка.

Впрочем, пока живём – живём, и нечего раскисать! Правильно?

* * *