Яблоневый сад

Мои окна заплачут зарёю…
И прошедшая ночь не обман…
Луч как ястреб мелькнул за горою,
А потом всё туман и туман…

Однако Поэт уже знает, что –

…не бывает ни рано, ни поздно,
Сослагательных «бы» не бывает…
Предназначенно вызреют звёзды,
В точный срок ветер листья срывает…

Поэт мудр; это его думы, а думы свойственны мудрецам. А мудрыми, бывает, можно стать после долгой дороги.

В «Свете тихие…» уютно расположился удивительный стих – главка, вставная, можно сказать (и не ошибёмся!), новелла. Его (или её, новеллу!) невозможно пересказать, переложить на язык прозы – ей-богу! – текст сей надо вдохнуть в себя, как аромат:

Но строк моих никто не сбережёт
И не заплачет над моею болью,
И всё, что жгло и пламенело кровью,
В сырую землю навсегда уйдёт.
Но мой потомок, проходя в ночи
По вешним травам легкокрылой тенью,
Воззрит на несказанное свеченье
Под кроною и горько помолчит,
Чуть приклонивши резвые колени.
Мою любовь прочтёт он по воде,
По млечному сиянью над дорогой,
Над ковылём, ракитою убогой,
Под кровлей, у колодца – и везде,
Где я просила милости у Бога.
И плачи мои, словно бы свои,
Он повторит от слова и до слова,
И затрепещут в песне соловьи,
И всё на свете повторится снова.

Возможно, это плач плачей, как есть Песнь песней. Впрочем, не надо определений и величаний, когда видно – сделано душой для души другого.

В «Материнских песнях» Поэт строг, порой нещаден, если женщина, мать на поругание, если дитя брошено, без пригляда осталось. Разворачиваются и разветвляются сюжеты судеб:

И стоят они – матери с жёнами,
Сёстры в духе и сёстры по крови,
По Руси всей свечами зажжёнными,
Преисполнены горькой любовью…
Ой вы женщины русской России,
вражью силу сломив на века,
Ни о чём вы Творца не просили,
О спасении лишь мужика,
Своего, безнадёжно-родного,
Заплутавшего в дебрях живых,
Полумёртвого-полуживого,
Потерявшего честь, как обнову,
Как ключи на дорогах земных…

И «Заговор» драгоценной короной в алмазах слов венчает эту главу:

…Мой росточек дочь,
Крепкой будь.
Кровью и судьбой
Русской женщины
Пролагает мать
Тебе добрый путь!

Последующие главы «Жили-были», «Истоки», «Одинокие окна», «Осенцы», «Старые письма», «Последний разговор» – собрание сюжетов и картин, для которых славно подошло бы название, взятое из «Жили-были», – простая повесть.

Но простота, бесхитростность, однако, здесь всюду кажущиеся, обманчивые. За этой простотой и скрытно и прямо являющий себя несладкий опыт большой и деятельностной жизни, и он минутами прорывается отчаянием: нам не понять уже друг друга; или вдруг – мазок тёмной итоговой черты:

Уже любви нет, но осталась нежность
В глубинах отцветающей души.
Она в остатке уходящей жизни
Из глуби вынет писанное кровью,
Как мы любили милую Отчизну,
А в ней друг друга смертною любовью…

Такая простая непростая повесть.

Здесь тоже всюду плач, но плач тихими слезами, наверное, искушённой смиренности; проблесками – плач слезами счастья или же светлой грусти по давно ушедшему, так и несостоявшемуся счастью:

И всё пронеслось, пролетело, опало,
Как в грозы осенние листопад.
Всего побывало, казалось – всё мало!..
А ныне на небо вгляну невпопад,
Увижу, как луч запоздалого солнца
Короной зажжёт на берёзе листву,
И плачу дитём в крестовину оконца,
И большего счастья изведать не рвусь…

Тональность разлита минорная, осенняя. Но – хорошо, очень хорошо.