Яд для императора

— Хозяева, вы говорите? — произнес Ласточкин; на статского советника он не смотрел, глаза его были устремлены в пространство, на губах блуждала улыбка. — Те, кто дал задание? Да, мне дали задание устранить тирана! Кто? О, я могу назвать имена, много имен! Например, великий Жан-Жак Руссо. Затем Монтескье, Вольтер, пламенный Дантон, Мирабо… «Человек рожден свободным, а между тем он всюду в оковах», — говорили они мне. И я воспринял это великое учение! Но я оказался недостоин своих учителей — нет, недостоин!

— Погодите, я ничего не понимаю! — вмешался Дружинин. — Что мне записывать? Он называет философов, политических деятелей… При чем здесь убийство Николая?

— Да, ты нам лапшу на уши не вешай! — строго обратился к подозреваемому Углов. — Ты чего нам тех называешь, кого в школе проходят? Ты настоящих хозяев назови! И почему ты говоришь, что был недостоин?

— Конечно, вы, господа жандармы, ничего не понимаете! — воскликнул письмоводитель. — Куда уж вам! Ведь я назвал подлинных властелинов моих дум! А кого вы хотели вызнать, мне неведомо. Что же до моего признания, что недостоин, то повторю: да, недостоин я той ноши, которую думал на себя взвалить! Ибо хотел истребить тирана и палача, да не смог! И хотел, и возможность такую имел, а духу не хватило! Вот поэтому и говорю, что недостоин!

— Так ты хочешь сказать, что не убивал императора?! — воскликнул Углов, который наконец уразумел смысл путаных речей письмоводителя Ласточкина. — Что ж ты тогда нам ваньку валял? Зачем говорил, что убил?

— Сказал так, потому что хотел! — исступленно воскликнул подозреваемый. — Хотел, понимаете! Хотел и мог! Сколько раз эту склянку видел — и у Мандта, и у того лакея, Григория! Мог выполнить свой долг, своей рукой отправить тирана на тот свет. А раз хотел, раз имел такое твердое намерение, то все равно как убил. Потому что главное преступление — оно в душе человеческой совершается. Если там черту переступишь, то и в жизни сможешь переступить! Не сегодня, так завтра! Вот я в душе ее и переступил! А в жизни — нет, не смог! И теперь только и остается, что гири с Булыгиным тягать. Развивать мускульную силу и надеяться, что в другой раз, когда подвернется подходящий случай, я не струшу — и убью кого-нибудь из палачей!

В кабинете повисло тяжелое молчание. Степан Ласточкин, выкрикнув все, что годами копилось у него в душе, молчал, тяжело дыша; похоже, он был близок к обмороку. Что же касается двух сыщиков, то они переглянулись раз, переглянулись другой и теперь молчали, обдумывая положение.

Первым нарушил молчание статский советник Углов.

— Скажите, Ласточкин, — произнес он неожиданно мягко, — вы давеча упоминали некоего лакея. Сказали, что видели у него склянку с ядом. Вы, в пылу ваших признаний, случайно не оговорились? Вы действительно видели у лакея склянку с ядом, а не с вином или каким-то бальзамом?

— Склянку? Да, видел, — утомленно пробормотал Ласточкин. — Он на столик ее поставил, а я тут некстати вошел. Он ее враз убрал, но я заметил…

— Вы какого лакея имеете в виду — случайно не Григория Кругликова?

— Ну да, именно его. Хотя я сомневаюсь, что он лакей. Мне кажется, он не тот, за кого себя выдает. Как и я, впрочем…

— Тогда кто же он? Тоже сторонник свободы? Революционер? — с интересом спросил Дружинин.

— Это Григорий-то? — усмехнулся Ласточкин. — Нет, это птица совсем другого полета. Я его как-то раз видел на Дворцовой площади. Он там беседовал с каким-то типом, по виду — совершенным жуликом. Поэтому, когда он сбежал, прихватив царское столовое серебро, я ничуть не удивился.

— Значит, у Кругликова друзья — жулики? — уточнил Углов. — Интересно, интересно… Но вот вопрос: зачем это жуликам давать своему подельнику яд? Зачем уголовникам убивать царя?

— Этого я не знаю, — вяло отвечал письмоводитель. — Как-то не задумывался. Я свою войну вел, а он — свою. И наши тропы не пересекались…

— Значит, все-таки Кругликов… — задумчиво произнес статский советник. — Круг замкнулся… Каламбур, однако…

Глава 23

Было уже далеко за полночь, когда на квартире, которую снимал статский советник Углов с супругой, началось совещание участников расследования. Вел его, естественно, сам статский советник.

— Итак, мы отработали очередную версию, уже пятую по счету, — заявил он. — Нашли и допросили пятого подозреваемого. И снова пустышка! Между тем времени в нашем распоряжении остается все меньше. Можно сказать, совсем ничего осталось — 17 дней. Это, так сказать, минус. Но есть и плюс: у нас имеется очередной подозреваемый, лакей Григорий Кругликов. Кроме того, есть ниточка, которая должна привести нас к фигуранту. Нам известно, что он причастен к питерскому уголовному миру. Вернее, был причастен, потому что Григорий Кругликов у нас числится в самоубийцах…

— Я и раньше сомневался в этом самоубийстве, а теперь, после рассказа письмоводителя, вовсе в это не верю, — заявил Дружинин. — Мне кажется, это явная инсценировка, причем неумелая. Жив наш Григорий!