Яд иллюзий

 Бедолага, она трижды поступала в университет, пока ее наконец не приняли. Но зато теперь она могла собою гордиться. В тридцать ее формы напоминали сладкую сдобную булочку, она стала блондинкой, носила облегающую одежду, с изобилием использовала косметику и принадлежала к официальному разряду журналистов, получая за свой труд не гонорары, а как мечталось – полную ставку.

 Через секунду раздался ее протяжный испуганный возглас и, обернувшись, я увидела в руках у Лады фотографию – ту самую, что я стянула в четверг у Борщева.

 Она разглядывала снимок с широко раскрытым ртом, страдальчески прижимая  ладонь к груди.

 – Какой кошмар! Это она? – спросила Лада с недоумением. – Но почему…

 Тут как тут, словно сам черт из табакерки выскочил редактор и выхватил у нее фотографию.

 – Аня, это что? – Осведомился он строгим голосом, как директор школы у нашкодившей пятиклассницы. – Верстка почти закончена, с минуты на минуту материал окажется в типографии, в два часа дня выпуск должен находиться во всех киосках города!

 – О нет, вы не поняли. Нельзя…

 Я попыталась забрать у него злосчастное фото, но шеф отскочил на шаг и удивленно посмотрел на меня.

 – Что значит - нельзя? Фотография просто необходима, мне ли тебе объяснять?

 – Тогда запросим фото из архива театра, – настаивала я. – Вы же видите – это следственный снимок, на него нужно  разрешение.

 – Для сценических портретов у нас нет времени, об этом стоило подумать раньше. А сейчас – это наилучший вариант. Позже, я надеюсь, ты мне расскажешь, откуда у тебя снимок, но сегодня главное, что он есть.

 И с этими словами, а так же с фотографией Мирославы Липки, в которую каждый стремился заглянуть, пока он ею размахивал, шеф покинул кабинет.

 Лада бледно простонала:

 – Ань, ты что? – И смылась следом за редактором.

 Потом долгие пятнадцать минут я стучала в дверь кабинета Виктора Палыча, в котором он заперся вместе с Ладой. Они старались сделать вид, будто их там нет, но я слышала, как они перешептывались.

 – Господи, ну поймите же, этот снимок нельзя обнародовать! У нас нет на это права! – Тщетно упрашивала я дубовую дверь. – Вы же сами знаете…

 – Вика, – в последней надежде я обратилась к секретарщице. – Пожалуйста, передай шефу мою просьбу. Так поступать нельзя. Не тот случай. Пусть лучше забудет про это фото…

 Из-за собственной оплошности я чувствовала себя последней сволочью. А теперь оказалась бессильна что-либо изменить. Оставалось только надеяться, что шеф пересилит в себе максимализм, и не возьмет на себя ответственность за необратимые последствия!

Глава 12

Дождь все постукивал скорбно по крышам и окнам домов, уже не так яростно, не так неистово, ослабленный и раздосадованный от того, что его отчаянный натиск так никто и не  понял, не выслушал, не принял…

 Ритмичное лязганье по карнизу балкона навевало мне очень сложные и непокорные мысли. Все почему-то смешалось в кучу, эмоции вскакивали и лезли друг на друга, как перепуганное зверье в клетке, втискивались в общую цепочку размышлений и рвали ее сразу в нескольких местах.

 Домой я прибежала мокрая, взволнованная, измученная. Вымылась под горячим душем и упала мертвым грузом на диван, поджимаясь и плотно кутаясь в плед. С трудом нашла силы, чтобы допить горячий терпкий чай, который заварила в три раза крепче, чем обычно.

 Одиночество…

 Я обожала до умопомрачения свое независимое, бесшабашное одиночество.

 Ныряла в него, как в парное молоко, или, как в теплый воздушный поток, парила свободной ласточкой, радуясь и дурачась на лету…

 Если хотите – назовите меня эгоисткой.

 Назовите еще хуже – зацикленной эгоисткой.

 Но в том одиночестве не было ничего и никого, в том числе – меня самой.

* * *

 Кроме длинных часов переводов, я много времени посвящала чтению. Вдохновлено сливалась с другими жизнями, эпохами; отдавала всю себя общению с совершенно необыкновенными людьми – из давно минувших лет. Мы мило беседовали с ними, делились опытом, впечатлениями, советами, вместе плакали и смеялись.

 Мне нравилось проживать чью-то жизнь – на выбор.

 Главное, чтобы это не была Анна Гром.

 Общение с людьми я заменила на дружбу с книжными персонажами.

 Скажете: променяла живых людей на иллюзии?

 Именно так, дамы и господа!

 Но среди живых существ в тот момент – не нашлось бы им равных, поверьте.

 Фальшивые маски сострадания, вгоняющие только глубже в унылость, бестолковые, бесплодные советы, лицемерное попечительство в угоду собственного самолюбия; хула светлым надеждам и зеленый свет беспринципности. Все это подвластно только живому, изменчивому уму, состоящему в плену надуманных, искаженных идеалов, влекущих нередко к краху совести и души…

 И совсем иная ценность скрывается в старых пыльных томах.

 Откровенность!

 Горе, трижды горе тому, кто не увидел в книге ее животворящую, тонкую, многогранную  душу!

 Всю силу ее бескорыстия, искренности, понимания!

 Свет, сияние которого не дано увидеть слепому уму!

 Но как только проблеск таинственного луча озарит твою душу, то никогда уже не покинет тебя могучее «светило». Никогда ты не будешь одинок.