Яд минувшего

– Мы будем кратки, как краток зимний день. – Достославный из достославных шагнул в белую дверь, на ней тоже плясали кони, а дальше были золото и тьма.

– Кто вы? – Худой человек стоял у стола, на его плече сидела серая крыса, а прядь надо лбом была белой. – Это вы привезли Клемента?

– Он был с нами, – подтвердил достославный. – Наша дорога была длинной, но мы успели.

– Я знаю вас, сударь. – Мэллит заговорившего тоже знала. Нареченный Робером – друг любимого и ее друг, поэтому она и шла… долго-долго. – Я совершенно точно вас видел, но не могу вспомнить где. Вы из Сакаци?

– Мы проделали долгий путь, но я вижу на руке золото.

– Да, я обручен и счастлив. – Худые пальцы тронули браслет, она помнила и эту руку, и это лицо. Друг добр и благороден, в его сердце нет грязи, только боль. – Я могу чем-то вам помочь? Вы выбрали не лучшее время для путешествий.

– Мы его не выбирали, – покачал головой достославный, – его выбрали вы.

– Простите, – нареченный Робером прикрыл глаза ладонями, закрывая душу от демонов, – я соображаю хуже, чем обычно. У меня была лихорадка… Собственно говоря, она еще не кончилась…

– Блистательный болен? – не выдержала Мэллит, и тут друг ее заметил.

– Мэллит! – Бледное лицо стало еще бледней, он покачнулся, но ухватился за край стола. – Сначала Клемент, теперь ты… И опять оделась мальчишкой!

– Юная Мэллит пришла за помощью в дом достославного Тариоля, – выступил вперед достославный из достославных. – Сын моего отца отдыхал под кровом достославного, готовясь продолжить путь, и продолжил его вместе с названной Залогом. Время зажгло свечу, и горит она быстро, а мир наш – сухая солома и пыль летящая.

– Мэллит… – темные глаза смотрели на нее, и в них танцевали золотые молнии, какие теплые глаза, какой яркий огонь! – Ты не должна была приезжать… Не должна! Здесь слишком опасно.

– Опасность названной Залогом грозит везде и нигде, – достославный тоже устал, они все на исходе сил, а ладони невидимые давят на плечи, – и опасность эту несет в себе Первородный. Блистательный должен многое выслушать, а сын отца моего – рассказать.

Друг любимого вздрогнул и провел рукой по лицу:

– Достославный Енниоль, прошу меня простить. Я не думал увидеть вас здесь, в… талигойской одежде. Вы, наверное, устали. Отдохните, и я к вашим услугам.

– Юной Мэллит следует лечь. – Достославный из достославных подошел к камину и протянул руки к огню. – Десять дней назад она почувствовала себя дурно, а на четвертую ночь, считая от сегодняшней, открылась рана, но разговор о важном не может быть отсрочен.

– Нужен врач?! – Названный Робером снял серого зверька с плеча. – Сейчас он будет!

– Не рукам человеческим излечить эту слабость и закрыть эту рану. – Как же здесь, в доме многих коней, тепло и ясно! – И не жизни юной Мэллит грозит беда, а многим и многим. Подари сыну моего отца час ночи, и ты узнаешь все.

Темные брови сошлись в одну черту:

– Хорошо, я отведу Мэллит в спальню и вернусь. Вино, хлеб и оливки к вашим услугам. Приказать разогреть мясо?

– Гостеприимство блистательного бесценно, но недостойный нуждается в долгой беседе, а не в горячей пище.

– Что ж, – белая прядь надо лбом Робера казалась струйкой дыма, – ваше дело. Эжен, пошли. Ты ведь опять стала Эженом?

– Недостойная помнит это имя. – Так решили они с любимым, но царственная раскрыла их нехитрый обман, и из юноши Эжена она вновь стала женщиной. Меланией. Имя сменить можно, сердце нет.

– Я тебя понесу! – Луна становится ближе, сквозь пепел пробивается огонь, дождь смывает серую пыль, камень становится камнем, а дерево – деревом. Стучит дождь, стучат копыта, стучат сердца ее и блистательного, но его ноша слишком тяжела.

– Недостойная пойдет сама. – Как больно уходить в пепельные сумерки. – У дочери моего отца хватит сил пересечь порог.

Бронзовые кони встряхнули гривами, метнулся и погас алый отблеск, свечи закружились, сливаясь в лунный диск.

– Как скажешь. – Руки разжимаются, тепло остается. Как хорошо, что она дошла, что она здесь. – Ты опять стала гоганни, почему?

– Недостойная расскажет все… все, что не скажет достославный из достославных.

Три черных окна и между ними картины. Первородные в алом укрощают коней, на стенах спит и видит битвы оружие. Внуки Кабиоховы гордятся чужими смертями и не узнают свою.

– Дювье, – так зовут усталого воина, она запомнит. – Эжен останется у нас. Не надо его беспокоить и не надо о нем рассказывать.

– Не будем, Монсеньор. – Названный Дювье улыбнулся. Он был готов умереть, чтобы первородный жил. – Господин Эжен ужинать будут?

– Сейчас узнаем. – Какой тревожный взгляд, а голос спокойный, как летние облака. – Ты голоден?

– Да! – она ответила прежде, чем подумала. Она была голодна и хотела спать, сердце ее болело, и она помнила все. Черных зверей, тянущих когтистые лапы из мертвой ары, неподвижное мертвое лицо, охапку золотых роз на полу, звезды над Сакаци и улыбку любимого.

3