Йага. Колдовская невеста

Дом был сущей развалюхой. А и каким еще ему быть в таком-то дворе? Крыша провалилась в нескольких местах, ставни где висели на честном слове, где уже догнивали на земле. И только кораблик на коньке, вырезанный неизвестным мастером, был как новенький.

– Зачем нам сюда?

Йага крепче сжала его руку, решаясь.

– Я и сама не знаю, – призналась она. – Но очень нужно.

Обыкновенно в заброшенных домах двери приходят в негодность первыми. Разбухают, застревают в проеме или, напротив, усыхают и болтаются на ветру, как неприкаянные. Но эта открылась легко, лишь оповестив мышей о незваных гостях скрипом. Пустотой и отчаянием дыхнула на них изба. В иное жилище войдешь – тестом пахнет, глиной, кислыми щами. Тут же обострившееся чутье иное донесло проклятому.

– Живет здесь кто-то, – заметил он.

Йага прочертила тонкими пальцами борозду в пыли на столе, тронула холодную печь.

– Навряд…

– Живет.

– Жил когда-то… – тихо проговорила колдовка, словно боялась спугнуть нагнувшуюся над нею тень прошлого.

Она подняла и осторожно сложила валявшиеся на полу ложки, поправила сбитое покрывало на ларце. Диво, что не разворовали да не вынесли остатки имущества! Не иначе дом жреца поблизости спугнул жадных до чужого добра горожан. А быть может, о доме шла дурная слава: обойди стороной, не то Лихо пересядет к тебе на шею! Крысенок, вылизывающий грязную плошку, лесовки не испугался. Только вперился в нее круглыми черными глазками да недовольно чихнул, когда унюхал Рьяна.

А ведьма исследовала каждый закуток, тронула каждую прохудившуюся корзинку. Искала что-то, что сама назвать не умела. Дошла и до угла за печкой, потянула оттуда край лоскутного одеяльца… и отбросила, ровно укусил ее кто. Рьян уронил лукошко с лекарствами, кинулся к Йаге, а та стояла, закрыв ладонями лицо, и тяжело дышала сквозь сжатые зубы. Перед ведьмой лежала всего-навсего детская колыбелька. Веревка, за которую кроватку привешивали к потолку, была не то оборвана, не то разгрызена, в люльке лежали тарахтушки из дерева. Рьяну нравились эти детские забавы. Наполненные сухим горохом, они гремели на весь дом, и так тепло делалось от этого звука! Так по́лно! У него в младенчестве вместо такой был маленький меч, как и подобает сыну конунга, чтобы с рождения мог защитить себя от злых духов льдов.

Из проклятого утешальщик был никудышный. Да и не дело мужу утирать бабские слезы! Морду кому набить – это запросто. Но здесь-то на ком зло сорвать? Он неуютно поежился и тронул ведьму за плечо. Осмелев, погладил по волосам, а там и обнял. И она прильнула к нему, доверчивая, дрожащая. Забралась ладонями под рубаху. Они впервые были холодны, как снег.

– Это мой дом… – Судорога скрутила ее тело, горло перехватило. – Дом моей… женщины, что меня родила.

Ох и худо стало молодцу! Знал бы – нипочем не пустил сюда колдовку! А теперь что?

– На что тебе это?

Йага отпустила его и села на корточки рядом с люлькой.

– Матушка сказала, что я сама виновна…

– В чем?!

– В том, что лес меня не принимает, что меня рвет надвое. – Она тоскливо позвала, будто северянин стоял где-то далеко: – Рьян! Кто я? И лесовкой называться стыдно, и человеком. Где мне место?

Проклятый сел рядом. Долго глядел на колыбельку, а потом накинул на нее упавшее одеяльце и твердо сказал:

– Подле меня. А остальное… приложится.

Йага схватилась за его воротник, и Рьян послушно склонился: поцелует? Но она приблизилась губами к самому рту и завела речь, ласкающую куда сильнее девичьих ладоней:

– Я… Знаешь, я тебя…

Не успела. Рьян взвыл от досады, когда распахнулась дверь, ударилась об стену, и отозвались грохотом посыпавшиеся на пол черепки. На пороге стояло пугало. Лохматое, оборванное. Пугало швырнуло в них пустой горшок и заверещало:

– Твари мелкие! Вон, вон из моего дома! Сколько раз обещала розгами выпороть…

Наперво картинка сложилась у Рьяна – помог медвежий нюх. Запах бабы был знако́м, хоть и неприятен. Его проклятый частенько чуял возле дома Рада, а иной раз и сам сталкивался с нищенкой. И уж не ее ли сбила с ног Йага, когда спасала отца Иваньки от колдовства? Острый слух истребил сомнения: точно так же тогда визжала тетка, рассмотрев желтые глаза колдовки. И нынче, встретившись с ними снова, заорала не тише:

– Сгинь, сгинь! Тьфу! Тьфу, тьфу, тьфу! Мало я настрадалась из-за вашей ворожбы?! Дайте век дожить, оставьте!

Всего больше Рьян молился, чтобы лесовка не поняла того, что только что понял он. Довольно с нее новостей, довольно и печалей. Но это ему надо одно с другим складывать, ведьма же чуяла сердцем. Она поднялась, как старуха, опираясь на плечо молодца. Хотела заговорить, но не сдюжила. Только губы шевелились, беззвучно произнося то единственное, что так и не услышала от дочери несчастная женщина: «ма-ма».

– Пропади, нечистая! Светом молю, пропади! – Женщина упала на колени и горько заплакала. – Нет мне покоя, горемычной, нет спасения… Всюду проклятый лес, всюду глаза эти… Не смотри на меня! Не смотри!

В одном молодец согласился с сумасшедшей: смотреть Йаге на это и впрямь не следовало. Он схватил свою ведьму в охапку и вывел во двор.