Яик уходит в море

— Ну? Чего вы молчунами лежите? Не хочете глянуть на самую жизнь? Мне вот довелось обойтить весь земной, наш преисподний мир от края до края, и все-то я могу изъяснить, как и что…

— Объясняй, если охота, — насмешливо отзывается Алеша. — Уши у нас настежь, не закрыты.

— Вот что я доложу вам, во-первых: дураки ваши родители! Что в селе жить? В селе не жизнь, а одно дешевое виденье.

Гурьян захохотал утробно и тяжело, но тут же испуганно и косо поглядел на ребят. Те настороженно молчали. Гурьян продолжал подхихикивать.

— В городу тебя любая баба впустить могет. А у вас ведь тута все не по-христьянски: баба, лошадь али корова — на кажную свой хозяин. Кажный уцепился за юбку и куды тебе! Гордец, будто папа римский перед престолом вышнего. Владетели. Жадюги! Вот плавал я на корабле вокруг всей земли. Заезжал в Марсель. Там — люди! Прямо на улице за франк любую женщину выбирать можно. Никаких дверей и замков на домах. Все раскрыто, как у господа-бога в раю. Майн-вира и душа враспашную! Все живут на слободе. Никаких законов, — облизывай, лапки!

— Поди каки-нибудь есть? — с ухмылкой говорит казачонок.

— Никаких! — хрипло выкрикивает Гурьян и взмахивает опорками, бьет нога о ногу. — Ни люлюшеньки! Блудному псу под хвост их завязали и пинком его вон! Я-то знаю суп с клецками!

— Врешь! — машет головой Алеша. — Гляди за вранье бог накажет.

— К заду палочку привяжет? Бог, бог… Где он? На всем у нас мошенничают. А потому, что нет у нас умственных людей. Появился один Лев Толстой, да и тот барин. Мужику он все одно не помогет выпутаться из сетей лжи и обмана. А за границей есть такой чэк, — Гурьян выговаривал «чэк» вместо человек, — это немец Нитша. Так вот он порешил всех людей сызнова к натуральности привесть. Законы — псу под хвост! Веру — кобыле в прореху. Женитьбу — фуить! — сороке на спину! — Гурьян присвистнул и сдунул что-то у себя с мохнатого, ржавого кулака. — Родился слабый чэк али там замухрышка, прах жизни, его незамедля унистожить!

Он произнес слово «уничтожить» по-особому — нежно и с пришепетываньем. Поднял важно голову, посмотрел в небо и повторил тихо:

— Унистожить!

Сизый нос философа переливался от игры огней различными цветами. Гурьян минуту вглядывался с любопытством в яркую, голубую звезду над своей лохматой головой. Неожиданно целой семьей заплакали волки на Бухарской стороне. Похоже было, что среди бархатистой, теплой ночи где-то на глухой полянке взвыла колючая метелица.

— Ишь, запели аллилую, — спокойно заметил Алеша.

— Пульнуть бы их по голяшкам-то! — мечтательно вздохнул казачонок и прикрыл лицо Алешиной фуражкой. От дыма у него заслезились глаза.

Звериный вой взметнулся с того берега реки с особой силой. Молодые волчата заголосили плачуще-жалобно. Казалось, зашевелились от их метельного стона верхушки деревьев. Ребят начинало знобить от нахальной и пакостной уверенности рассказчика. Все это было неожиданно и ново для них обоих. Они стыдились посмотреть в глаза друг другу, но в то же время их манило узнать все до конца. А Гурьяну было приятно их настороженное внимание. Он поднялся на ноги, глаза его маслянисто сияли:

— Цари, помещики, купцы, архиреи, — Гурьян постеснялся сказать «попы», — эти умеют жить и живут — разлюли малина, ядят их мухи с комарами! Их жизнь масляна, лопни мои глаза — масляна! А нас, черную кость, за нос водят. И мы скачем, будто блохи — без свету, без зорюшки. Ой-ой-ой!

Он постукал поршней о поршню и неуклюже попрыгал, приплясывая:

Раз-два, раз-два,
Вышла кошка за кота.
За кота, за барина,
За лиха татарина!
За кота-котовича,
За Иван Петровича!

— Вот как мы живем. В Гамбурге, городе без начальства, без губернатора, самовольном городе, я был у одного немца и видел у него пошивочную мастерскую. И что бы вы думали? Гляжу это я: машина у него сама крутится. Вникаю и вижу: большой деревянный круг, а от него ремень к машине. Внутре круга — крысы. Они будто угорелые носятся по ему, и колесо дуриком вертится и машину крутит. Немец — пузо во — брюхатая корова! — сидит себе и пиво дует и ухмыляется хитроумно. Вот и мы на этот манер вьемся по колесу жизни своей. Машину для господ крутим. Много повидал я, много… Живал я и в конюхах у брата царева Владимира, на Мильонной улице в Санкт-Петербурге…

— Поди зря болташь? — удивился казачонок, выставляя лицо в полосу яркого света и прищуриваясь не то от дыму, не то от желания выразить свое презрение к рассказчику. — Да рази таких допустят?

— А какех тебе надо? Какех?.. Ты слушай! Конюшня у князя Владимира такая, что не только у вас в поселке, но и в Уральске ни одного подобного дома не сыщется. Мраморный дворец в двадцать этажей.

— Ух? — не сдержался Алеша.