Яик уходит в море

Нет, плавня никак не походит на обычную работу, на будничное рыболовство. Это — радостный бег по воде, веселая погоня за красным зверем-рыбою, охота за счастьем! Казаки забывают и жен, и душенек, уже не помнят и черной процессии уходцев. К черту уныние! К дьяволу в пекло всякие скорби! Жизнь не ждет. Река, не уставая, бежит в море. Надо поспевать за ней. Так крепче, казаки, ударьте в весла, сильнее приналягте на уключины! Пусть остроносая будара веселее сечет волны, и река раскрывается глубже голубыми ломтями! К морю, к морю, на вековые ятови! Подымайтесь с темных песков, древние, мраморные осетры, жирные севрюги, свиноподобные белуги, — к вам жалуют на пир дорогие гости, желанные сватья, ваши крестные родители! Завтра на заре начнут они править веселые, смертные свадьбы! Звончее звените над головами, белые легкие чайки, перестаньте канючить, завистливые старые девы-рыболовки, ревнивее и дерзче клекот хищников! К чему вспоминать прошлогодние тучи, когда сейчас ослепительно светит солнце, когда в мире все так язычески ясно? Спешите, спешите, лихие уральцы, — там, у моря, в его синих просторах для смелых заготовлены вороха счастья, воля и покой!

Право же, незачем думать, что есть на свете беды и что всех нас ждет черное жерло смерти. Шире звените песни, ярче пылайте костры по ночам на песках! Пусть гвалт, крики, птичий и людской гомон вовсю славят жизнь! Она стоит того! Спросите об этом русокудрого хорунжего!

Река, разбушевавшись весной, взломав синий лед, вырвав с корнем деревья и швырнув их за сотни верст и дальше, утопив луга и лес, опять спадает и течет покойно… до новой весны! А там снова и снова полыхнет широким, пьяным половодьем!

Море всегда впереди, и к нему, вечно к нему течет и в него уходит древний, седой Яик…

Выпарившись на другой день крепко в банях, каэаки-уходцы нагнали плавенное войско. Целый месяц плыли они по волнам Урала к Каспийскому морю. Гуляли, бражничали по берегам. И только в октябре с первыми морозцами вернулись домой.

В те же дни исчезла из поселка Луша. Ее увез с собою в Уральск русокудрый хорунжий.

Часть вторая

1

Кто скажет, в который раз просыпается земля?

День плыл над степью светлым океаном. Солнце глядело на землю горячим, неприкрытым глазом. Весенним маревом широко курилась земля. По сторонам бежали нежные дымки облаков, и от этого далекое небо казалось ближе. Во все концы раскинулись непросохшие поля. Они дышали ароматами незрелого ковыля и горечью полыни. Стайки пунцовых тюльпанов на просохших буграх по-детски тянулись в небо, а рядом, внизу в ростоши, еще сверкал последний ноздреватый снег. Как будоражливо отзывалось все это на сердце!

Василист возвращался издалека, был на хуторе у Вязниковцева. Рядом в плетеном коробе тарантаса, смешно ткнувшись в широкие шаровары отца, тонко посапывал одиннадцатилетний Венька. Нижняя губа у него свесилась. Она казалась непомерно большой и безвольной, разлапистые ноздри — опухшими. Уродец!

Длинная цепь казары, играя крыльями по холодноватой голубени, прошла стороной. Ее легкий гогот, словно теплый дождь, падал на землю. Хакая, вытянув шею, совсем рядом пронесся сизоперый селезень. Ясно видны были его радужные глаза, живые и ошалелые. А выше всех в небе, под солнцем, неспешно вымахивали семь лебедей, курлыча свирелью длинных, широких горл. На голубом их серебряные белые крылья казались полоской особого, нездешнего мира. Степь была большой.

Темные азиатские глаза казака пьянели от дымчатых просторов. Он завистливо поглядывал на птиц! Сколько пернатых пролетело этой весной через Уральские степи! Откуда на мир навалилась такая сила? Осенью они летят разрозненными косяками, неохотно, лениво. Беспокойны и безнадежны их крики над желтыми полями! Птицы тянутся тогда из сумерок узкого севера на просторы юга, и все же они с болью покидают холодный край. Теперь они снова возвращались сюда, к древним своим гнездовьям. Сейчас птицы спешили. Знали они, что их ждут тепло, корм, любовь, дети.

Все это было близко казаку, как собственная песня. Василист рванул ворот рубахи и вздохнул:

— Марит-то как!

На самом деле день был легкий — прохладный и ласковый. Тяготило другое. Вспоминая свой разговор с Вязниковцевым, Василист горел от стыда: «Носило дурака, заразой те не убьет!»

Поехал он к Григорию за помощью — просить, чтоб принял его богач на зиму компаньоном в обоз. Рассчитывал заработать сотни три на своих двух верблюдах. Очень уж хотелось уплатить старый долг тому же Григорию Стахеевичу. Три года тому назад Василист взял у него взаймы триста рублей. Деньги тогда понадобились дозарезу для оснастки на плавенное рыболовство.

«Ласковый гусь. Отдай ему верблюдов в наймы или продай за долг…»