Яик уходит в море

Не больше семидесяти шагов было до лежки зверя. Даже как-то совестно было смотреть на все это. Вот от сайги отделилось мокрое, желтоватое пятно. Здравствуй, малец! Да, да. Это в самом деле явился на свет сайгачонок. Мать повернулась к нему и начала пухлогубой мордой сверху вниз старательно его вылизывать. Сайгачонок бился на земле, фыркал. Он был живой, — это несомненно. Вишь ты, как жадно тыкается он в живот матери. Чуть глянул на свет, а уже проголодался.

Казак приподнял ружье, нащупал через разрезик и мушку темно-бурое плечо сайгака, но не выстрелил. Это не было жалостью или чувствительностью — такого греха не водится за казаками. Нет, очень уж было забавно следить за зверем. Сайга подняла голову и втянула в себя воздух. Теперь хорошо видны были ее оплывшая, похожая на хобот морда, глубоко запавшие, дремотные глаза, тупые уши.

В уголках узких глаз и на толстых губах казака остро засветилась усмешка, вот-вот готовая скатиться широкой улыбкой и разбежаться по всему лицу. В поселке ходила на сносях жена, Елена Игнатьевна, и, может статься, сейчас тоже рожала, как эта сайга.

— Ха! Вот случай. Кызык! (Смешно!)

Василист оглянулся на Веньку. Эх, кому бы рассказать обо всем этом!

Еще торопливее он вернулся так же по земле к сыну.

— Возьми под уздцы коренника. Я отстегну Игреньку. Там сайга. Сына тебе рожает.

— Правду, папашк? Слови мне его. Растить я его буду. Ей-пра, выхожу!

Василист смахнул хомут с пристяжной. Вскочил на нее. Поправил на спине у себя ружье и даже не взглянул на сына — широкой рысью направился прямиком к озеру.

Обеспокоенно заговорили гуси, важевато замахали крыльями шелковистые лебеди, — казак не замечал птиц. Сайга подняла безрогую голову и в ужасе увидала дикую и страшную фигуру верхового. Она вскочила, метнулась по воздуху и встала над сайгачонком. Дрожала всем телом вплоть до копытец. Как тонко и страшно она замычала! Человек был в тридцати саженях. Сайга глядела на него, с шумом раздувала морщинистую морду и с животным отчаянием думала о зеленых Чижинских разливах, о самце, о родном стаде. Зачем она ушла от своих? Там не было этого…

Сайгачонок раскорякой поднялся с земли. Он был безобразно горбат и до смешного большеголов. Под брюшком у него висела кровяная пуповина. Сайга ткнулась в нее, скосила голову, хватила пуповину зубами. Сайгачонок взбрыкнул от боли и жалобно заблеял. Мать длинной дугой прыгнула от него по воздуху, приостановилась на бугре и плачуще позвала его. Сайгачонок побежал к ней. Споткнулся. Тонкие, негнущиеся ноги поползли в стороны. Он перевернулся и снова неловко скакнул к матери, впервые отделяясь от земли.

Напрасно стараешься, голубок! Не в добрый час выметнулся ты из теплого живота. Нет, видно, не гулять тебе по степи!

Василист настиг ягненка, изловчился, чтобы пасть на него с коня, но сайгачонок увернулся. Темный сияющий глаз сайги глядел на казака дико и отчужденно. Охотник в азарте запустил в зверя папахой. Испуганный сайгачонок смешно зафыркал и, с усилием вскидывая пухлую голову, ходко пошел за матерью. Василист бешено поскакал за ними. Но звери заметно отдалялись от него и уходили дальше и дальше. Вот так история! Казак только ахал, глядя на полеты степных антилоп.

— Хай, хай…

Такого случая даже он еще не видывал. Лицо казака перекосилось судорогой, потные плечи похолодали. Он схватил себя пятерней за голову… Куда же девалась его папаха? Он захохотал раскатисто и громко:

— Ах, одрало б тебя, зараза! Вот это «ходи браво, салакай!» — выкрикнул он любимое свое присловье.

Сзади, тарахтя по кочкам, подъезжал Венька.

— Папашк! Куды они?

— Куды? Требуха ты яловая! На кудыкину гору журавлей щупать.

Казачонок растерянно захлопал черными ресницами. Ушла с лица его постоянная улыбка.

— Не пумал?

— Пумал, как раз! Дрожжей не хватило… Глупы мы с тобой руками зверя хапать. Чуб мал, мордой не выспели.

Казачонок потемнел и вдруг истошно и зло взревел:

— Давай сайгачонка! Сам баял. Обманывать!

Василист уже заложил постромки и сел в тарантас, повертывая лошадей к дороге. Венька взметнулся на ноги, сиганул из короба и плашмя пал в траву:

— Не поеду в поселок. Убей, не поеду. Обманывать!

Губы и нос его подтянулись, стали резки и выразительны. Василист рассердился не на шутку:

— Замолчь, кошомное вымя! Садись, не задерживай!

— Не поеду!

Венька походил на упрямого бычка. Он мотнул круглой головой. Он дрожал от гнева. Не хотел глядеть на отца, ненавидел его.

— А, такой разговор. Вон че… Ну, гляди, чертова перешница, бабья твоя душа! Хош!

И Василист пустил коней крупной рысью к дороге. Он выехал на колею и искоса глянул на сына. Венька, смешно потрясая руками, с хрипом бежал в сторону, куда умчались сайгаки… Над ним метались палевые кречетки. Тугие их крылья звенели, словно струны, от ветра. Они почти задевали Веньку за голову. Как тонко и зло выкрикивали птицы свое: тар-гак, тар-гак!

Казак звонко цыкнул слюною через губы, блеснул темно-зеленым глазом и с силой ударил вожжами. Кони рванули и понесли во весь дух.

2