Яик уходит в море

Венька уже оправился от потрясений. Временами он еще чванился перед Толькой своими воспоминаниями о ночном походе. Чего он только не выдумывал, рассказывая о степных своих странствованиях! Кроме сайгаков, тут были и волки, и разбойные киргизи, и чуть ли не дикие лошади. Он проваливался и тонул в оврагах, бежал из пасти чудовищных зверей, встретил черепаху с собаку величиною…

Сегодня казачонок проснулся до солнца. Его разбудила Луша. Она пропадала всю ночь и вернулась перед зарей. Крадучись пришла в избу, долго стояла у окна и глядела в небо. Непонятно, что искала она в его бесконечных звездных полях. Лицо ее было встревоженно и устало. Казалось, что она мучительно вспоминает о какой-то тяжелой потере.

Может быть, она в самом деле горюет и плачет о своем сынишке Саше? Венька знал его. В один из наездов Луши и веселого, теперь покойного, хорунжего сюда, в поселок, казачонок даже подрался с голубоглазым парнишкой из-за игрушек. И теперь, когда Саши уже нет на свете, Веньке даже немного неловко, что он тогда отобрал у него деревянный домик. Вот он, этот домик, стоит сейчас на голландке, пустой, необитаемый, без хозяина… Венька снова опасливо посмотрел на Лушу. Чего она, в самом деле, так долго не ложится спать? Странный и канительный народ взрослые. Чего бы им не жить всегда хорошо, ясно и нетревожливо?

Казачонок презирал взрослых за их неумение жить, за суетливую нелепицу их существования. Сам он, конечно, жил неизмеримо мудрее их.

Венька пытался снова заснуть, но не смог. Он посмотрел на свою камышинку. Эта длинная желтая дудка с незапамятных времен свешивалась за окном с угла сарая. Сейчас она была недвижна. Ясно, что на дворе тихо. Ветра нет. Это уже хорошо. Ага, вот теперь махорки на конце камышинки заалели и стали золотыми. Это означало, что заря встает над Уралом без туч, день будет отменный. Хорошо!

С улицы отчетливо и резко донесся топот лошадиных копыт. Мимо избы промчался казак на сером жеребце. Солнечные пятна крупным золотым дождем плясали на гладкой, блестящей коже лошади. У самого окна Алаторцевых, там где стояла Луша, всадник слегка попридержал коня и махнул белой папахой. Луша гневно передернула темными бровями, сжалась и быстро ушла из горницы.

Венька узнал казака по коню. Это был Григорий Вязниковцев. Чего ему надо? Ишь, разбаловался…

Венька выскочил на широкий двор.

За лощиной, по ковыльным взлобкам, уже теплились алые полосы. Вверху, по мутной сини, важно и лениво тянулись к степи черные хищники. Они всегда спозаранку вылетают на охоту, — к этому уже давно привык Венька. По плетням зябко ерошились воробьи. Оголтело заорала на крыше летней кухонки ворона. Казачонок схватил обломок глиняного горшка, крадучись шагнул вперед и запустил им в птицу. Та изогнула шею и юркнула низом к Ерику.

— Маненько не угодил. Матри у меня, шишига!

Казачонок вдруг взыграл сайгаком, ловко лягнул себя по заду обеими пятками и заржал:

— Го-го! Асан-Галей! Асанка!

Работника нигде не было.

«Должно с отцом и дедой на реку поскакали. Ишь, не сбудили меня».

Казачонок с разбегу вскочил на кучу талов, наваленных у плетня. Начал ворошить, выбирая хворостину для лука. Талы были старые, с прошлого года, и все ломались. Венька уже не гнул их через колено, а лишь с досадой пробовал зубами. Наконец, он выдрал толстую талину из-под самого низа. Талина на зуб оказалась вязкой. Казачонок налег на нее грудью, выпучив страшно глаза и высунув кончик языка. Талина была на редкость упруга и не ломалась.

— Жаксы! Уй, жаксы! (хорошо!) — взвизгнул казачонок.

В эту минуту на задний двор неслышно вышел мальчишка лет десяти, такой же крепыш, как и Венька, с круглой золотистой головою и серыми, как спелый мак, глазами. Венька сразу приметил его, но нарочно не подал виду. Тот остановился возле казачонка, растерянно перебирая пальцами кожаный свой ремень.

— Что делаешь?

— Масло пахтаю… Не видишь рази? Лук! Воробьев, каргов глаушить. Умеешь? Да откуда ты вымурнул? — вдруг изумился казачонок. — Нового попа сын, что ли?

— Ага. Ночью мы приехали… А куда это казаки отправились? Кричали все утро. Я в окно глядел. С лодками.

— Куда? Знамо куда — воблу неводить. Хошь глянуть?

— Небось далеко?

— Рядом. Веслом дотянешься.

Венька явно корчил из себя взрослого.

— В устьи Ерика вобла. С моря подошла. Матри, версты две будет.

— Папу надо спросить, вот как встанет…

Казачонок презрительно скосился.

— Мамку завтра спросишь. Сначала погляди. Айда!

— Мама моя померла…

Казачонок ничего не сказал и внимательно поглядел на парнишку, подбирая губы.

— Я еще не ел седни, — сказал тот в раздумьи.

— Дело како, подумашь. Я те попотчую. Каймак[11] уважашь?

— Чего это?

— Вот музлан. Каймак не знаешь? — Венька удивленно вскинул голову и прищурил левый глаз. — Пойдем за мной. Как тебя кличут-то?

— Алешей.

Каймак пришелся Алеше по вкусу. Казачонок снял жирные толстые пенки с двух горшков — «кубаток», захватил мешок, взвалил на плечи весло. Дожевывая на ходу хлеб, ребята задним двором вышли на речку.

— А торба для чего тебе?

— Кака торба? Этот мешок, что ли? Для рыбы, конечно.

— Такой большущий?