Яик уходит в море

— Думаешь, не дотащим? Вон ты бугай какой. Мы же на бударке. Не сумлевайся.

Будара оказалась легкой и верткой. Ее сразу же подхватило свинцовыми жгутами волн и понесло по лесу, залитому весенними водами. С непривычки Алеше было страшновато. Будара ударялась тонкими бортами о стволы деревьев, шуршала, продираясь тальниками. Алеша впился в лицо казачонка, а тот — хоть бы что. Напротив, он явно ликовал, хотя и пытался серьезно хмурить брови. Ну, да разве впервые Веньке приходилось вести будару? Весло в его руках как бы само собой перекидывалось с борта на борт.

— Не цапайся за края. Сиди браво, салакай!

Казачонку было лестно выговорить с важностью любимую отцовскую прибаутку.

Ерик, летом маленькая речушка, теперь был неузнаваем. Он на версты разбежался по лугам мутными кругами и полосами, слился с озерами, старицами и хотел походить на морской залив. Ветловые деревья с круглыми, кудлатыми кронами зелено рябили клейкими почками. Талы гудели от вод, упруго дрожали и бились о волны со звонким отчаянием. Солнце бежало над землею, раскидывало по пескам, по зеленеющим веткам, по желтым, еще не одетым травою буграм длинные лучи. Стремительно уносились назад пухлые облака над головами. На вершине сухого дерева, на кого-то досадуя, клекотал над водами коршун.

— Крутанем в луга? Держись.

— А не опасно?

— Как не опасно? Гляди в оба! Да ты не пужайся. Я мал-мал умею править бударкой. Надо же нам пистольжины гнезда пощупать. Чай, не видал?

Венька издали намечал крупные ветловые деревья, подбирался к ним и с остервенением стучал по ним веслом:

— Эй, хозявы! Пущате на фатеру-то, что ль? Вылазь все, кто есть. Пистольга, утка, карга, куян, уносите ноженьки: атаман скачет! Хвосты повыдергаю, башку на сторону сверну. Го-го!

Из кудлатых крон, из навала сухих веток, серой теми заплесневелых паутин со свистом вырывались юркие дрозды, с жалобным веньганьем слетали острокрылые пустельги. Венька загорался, проворно наматывал причальную веревку на сучок, бросал конец в лодку:

— Держи крепче. Унесет — каюк, не выберешься.

Ловко вскарабкивался по дереву и, отыскав дупло, хищно выграбастывал оттуда коричневые с белыми крапинками яйца. Хохотал:

— Варить будем. Ой жа и скусные!

Пустельга с шумом налетала на Веньку, почти задевая его за голову и с плачем уносилась в высь. На ее крики слетались еще десятки коричневых легких птиц. Они канючили и стонали, падали в ветки, старались напугать вора. Но казачонку нипочем было их горе. Ему становилось даже веселее.

— Не жалко тебе?

— Это кого это? Пистольгу-то? А начто он малых пташек жрет, окаящая зараза? Еще каргу пожалей!

Ясно было, что он восстанавливал в природе справедливость. Подпершись руками в бока, казачонок с веселым блеском в глазах озирал свои владения. С вершины дерева ему видны были широкие степи, луга, покрытые водою, светлый Урал. Слышен был глухой рев вод, падающих с обрыва в реку. Вода бушевала по долам, вырывала с корнем деревья, несла в Урал груды всякого мусора — старого корья, сухих веток, уродливых коряг, желтого камыша. Вот она, настоящая жизнь! Веньку знобило от широких просторов. Вода, зелень, небо, весь этот весенний грохот буйствовал в нем самом.

— Гоже Яик-то скачет. Эх, махнуть бы нам с тобою до моря и дальше!..

Алеша с опаской посмотрел на раскрасневшегося казачонка.

— Да куда это дальше-то?

— Куда, куда?.. Известно, в заморские края… турков бить!

— Зачем?

— Как зачем? Нехристи они поганые. Вражья сила. — Веньку охватило самое настоящее вдохновение. — Не поубивай-ка их, они нас поубивают. Церкви подожгут. Я Скобелев. Во!.. Всех их с анды разки постреляю. А ты у меня будешь генералом Гурко али Серов. Кем хошь?

— Я генералом не хочу. Ученым либо путешественником буду.

— Сласть кака, подумашь, — презрительно фыркнул Венька. — Будешь генералом — говорят тебе. Ученые все дураки!

— Как?

— В бога не верят… Гляди, гляди, гуси на море полетели. Во-он! Да не туда смотришь. Вон, вон! В голубом проулке, меж пузатых облаков. А ты знаешь, где я анадысь был? — вдруг вспыхнул казачонок.

Его распирало от восторга, и он прямо не знал, как выложить все перед Алешей. Захлебываясь, он рассказал о страшной ночи, о сайгаках, о лебедях. Он сам верил сейчас, что он действительно видел черепаху величиною с собаку, что его едва-едва не затоптал табун диких лошадей, у которых хвосты метут землю, и чуть не загрызла волки. Алеша разинул рот от зависти и восхищения.

— А кажется тебе у нас? — ревниво спросил казачонок.

— Хорошо у вас.

— То-то! У нас — ух как здорово! Я те все покажу, и сайгаков, и лебедей, и волков! Мы с тобой кубари будем гонять. В альчи играть. Всех облапошим. Я лучше всех играю, ей-бо!

Венька, словно сказочный колдун, вытряхивал перед Алешей все мальчишеское великолепие мира. Вот уж не мог он сейчас быть скупым!

— Сусликов станем выливать. Тушканчиков караулить в степи. За арбузами на бахчу поскачем. Птиц всех передушим с тобой. Ты, гляди, только не водись со Ставкою.

— Это кто?

— Тас-Мирона сын. Зазнаешка, одер несчастный. Я его отдую.

— За что?

— Знамо за что! За дело!