Яик уходит в море

— Вон чо, вон чо! Хозява, зараза вас не возьмет. Раскидали упряжь по всему двору, а корова супонь порвала. Новая супонь-то! Слышишь ты, разгильдяй, — новая супонь-то! Где Алибай? Где он, собака? Пашка, Пашка, дурак! Чего башкой крутишь? Занеси в баз хомут-то. А еще жениться хочешь, раздел получить. Куда те, собачьему лизуну! Жена на другой день к кыргызу сбежит.

Где-то далеко за Ериком Адиль Ноготков тоскливо поет о девушке с тонкими, как молодой месяц, бровями.

Раздраженным, высоким голосом, — вот-вот порвется, — зовет на улице казачонок:

— Васька, Васька, окаящий! Айда домой! Мамашка тебя ищет. Она те задаст, она те задаст!

В лугах тревожно заржала лошадь. Алеша глядит в небо. Он знает многое из того, что делается на свете… Да, где-то есть японцы, Америка. Американцы живут на больших, больших зеленых лепешках среди моря. По краям они коричневые, это — горы. Японцы — на узких, желтых, бесплодных и скучных островах. Американцы веселый народ. Японцы же похожи на ящериц в степи: противные, юркие.

— Бледнолицый брат мой, ты слышал — царского сына японцы чуть не убили? Прямо саблей по лбу.

Алеша старается говорить равнодушно, по-взрослому.

— Ей-бо?

— Папа читал. Кровища ручьем, насилу уняли. Это его японец. Занза Цуда.

— Ну и что ему?

— Ему, конечно, не жить. Его палками по голове, да по голове.

Венька не знает японцев. Они несомненно не такие, как здешние люди. Они страшные и поганые. У них позади хвосты, как у чертей. Черные верблюжьи зубы. Они без одежи и все в шерсти. Руки у них длинные, как жерди, и они не ходят, а ползают.

— Да как же он прокрался в горницу-то к царю? А солдаты, казаки наши на часах чего же баклуши били?

— Да он же уехал к японцам. Он там, у них. Забыл, как город называется. Киот, что ли. Ехал он в тележке на человеке. У них люди заместо лошадей. Цуда как выскочит да как раз — прямо по лбу.

Ну, ясно, Венька угадал: японцы ходят на четвереньках, раз их запрягают в телеги.

Спустя минуту, Алеша опять начинает:

— Бледнолицый брат мой, ты знаешь, — в Америке огонь такой, электричество выдумали. Папа сегодня читал. Огонь, но совсем без огня. От молнии силу такую достали. На улице ночью светло, будто днем, и щи на нем можно сварить, и все оно двигает. Там обедали, и вся еда сама по столу ехала…

— Ой, поди зря болтаешь?

— Ей-богу, Веня.

— Это что же выходит, лампов наших не надо? — Венька вдруг освирепел: — Нечистая сила!.. Ну да, скоро кончина света будет раз без лампов. Кабаев баял.

Город приводил казачонка в недоумение, а чаще — рождал в нем острое негодование. Чего мудрят люди? Сидят всю жизнь по горницам, будто кроты. Да на что тогда и жить-то? Комната для казачонка до сих пор была лишь неизбежным перепутком, местом для короткой передышки и сна. Человек должен ходить по земле, плавать на реке, бродяжить по лесу. Разве мыслимо прожить без рыбалки, охоты, бахчей и степи?

Казачонок не понимал города и ненавидел его. Ему казалось, что люди совсем свободны. Хотят — живут в деревне, хотят — в городе, по своему выбору. Чем пожелают, тем и займутся. Вот Робинзон Крузо. Алеша уже успел рассказать ему о нем. Это — да! Это по-нашему! Веньку до крайности волновала борьба Робинзона с природой на необитаемом острове и особенно судьба Пятницы и его отца. Он даже захотел посмотреть эту книгу. Венька ведь тоже учился грамоте. Сначала у мастерицы Марички. Она здорово мучила его крючками и солями. Потом мать перевела его в приходскую школу, в церковную сторожку, в науку веселому дьякону.

— Алеш, а куда теперь Пятница с Робинзоном подевались?

— Это было давно, бледнолицый брат мой. Их уже нет в живых.

— А вот ты бы был Робинзон, а я Пятница, мы бы задали дикарям такую перетурку! На весь свет!

Алеша не успел ответить. С верху Ерика донесся приглушенный девичий голос:

Не хочу я чаю пить,
Не хочу заваривать.
Не хочу с тобой сидеть,
Даже разговаривать.

Мягко взвилась гармонь, и задорный мужской голос запел вперебой:

Соколины девушки —
Старше мово дедушки.
Соколины барышни,
Судомойки лавошны.

По воде запрыгал и рассыпался смех. Это с лугов возвращалась молодежь.

— Матри, Бизяновы да Вязовы за щавелем плавали. Хинка конопатая голосит…

Опять тишина. Звезды стали ярче. Сзади в базу замычала корова. По ее реву — особо жалобному и зовущему — казачонок догадался: «Телится. У Яшеньки-Тоски рыжая, матри. Ишь, утроба мучится как…»

— Леш, тебе говорил кто сказки когда?

— Папа рассказывал… Я сам много читал.

— Про что?

— Про разное. Про Бову-королевича, про медведей. Много всяких.

— А ну, скажи…

— Нет. Не умею. Не люблю я сказок. Ну их!

— Маленько…

— Нет. Я люблю про правду. Хочешь, завтра прочитаю тебе Пойдем спать.

— Обожди. Вон Асан-Галей и Алибайка идут.

С Ерика в самом деле взбирались на яр старый Асан и молодой Алибай, работник Гагушиных.