Яйцо птицы Сирин

Через два дня Карпатские предгорья сменились ущелистыми кручами. Дорога змеилась вверх меж овечьих склонов, пастушьих сел, микроскопических городков.

Иван пришел в себя, с любопытством наблюдал окрестности. И вот чудо! Он помнил Москву, помнил свой царский «подвиг» (в смысле движения по жизни). Но сожалений об оставленной власти у Ивана не было. Может, он еще не осознал необратимости перемен? Думал, что это обычный поход, типа Ливонского?

Показался городок Борша — десяток домов под черепицей, островерхая церковь с покосившимся крестом. Марья зашла в лавку, Иван вылез из кареты. Осмотрелся. Над городком нависала гора, черной громадой прорезала она зеленые лесистые склоны, уходила к низким облакам.

— Что за гора? — Иван повернулся к стайке мещан, выкативших глаза на странного путника.

— Хиба не знаете, пан господарь? — Пьетрос.

— А что там виднеется? — Иван указал на серое двубашенное строение у вершины.

— Цэ ж, пан Иване, ваша хата, — ответил, кланяясь, пьяный мужичок. Остальные, более трезвые, разбрелись неуловимо.

— Лютый, Лютый! — бормотали последние люди.

— «Лютый», Ваня, — перевел МБ, — это «Грозный» по-здешнему. Тут тебя знают, боятся, уважают.

Вернулась Марья, поехали дальше — сквозь скалы, сумерки, волчий вой.

Как находили дорогу? Спросите у коней.

Прошла ночь. На третьем петухе ворота замка захлопнулись за Иваном, Марьей, телегами, и никто не увидел, как в подвальные казематы заносятся черные гробы, как в самой темной подземной норе устанавливается огромная кровать, тоже похожая на гроб.

Прошел день, еще ночь, еще день. Потом смена света и тьмы замельтешила неразличимой серой вереницей, время понеслось над «горней» обителью без счета, ритма, смысла.

Давно уж тут не было Мелкого Беса, никто из людей не поднимался и не спускался по крутой дороге, и сама эта дорога заросла травой и колючим кустарником. Суеверные люди в пастушьих селеньях пугали детей своих глупыми сказками о страшном, лютом господаре, его грешной подруге, о сатанинских искушениях, драконах, упырях и вурдалаках.

Ничто в природе не подтверждало страшных сказок. Лишь иногда пастухи видели в лунном свете над серым замком быструю летучую тень, великоватую для ночной птицы. И тогда вдруг замолкали сверчки, и нежный голос пел над пустыми пространствами колыбельную песню. Она одна в этих нищих краях напоминала о вечной молодости, неиссякаемой любви, неутомимой радости, за которые, как знать, — может и стоило б заложить душу?

Глава 41 1584 Сибирь Какой простор!

Биркин был доволен. Ему все удалось. Он выполнил царское задание. Более того, теперь стряпчий контролировал все царство Сибирское! Он не имел боярства, как Болховской, дворянства, как Глухов, священства, как Варсонофий. Он имел больше. Он держал в своей руке ниточки, протянувшиеся к дальним татарским улусам, к охотничьим заимкам, к степным пастбищам, рыбным ловлям. И к сотням людей — хитрых, наивных, жадных, беспечных, коварных, продажных и обыкновенных. На картах Биркина теперь очень точно были отмечены залежи самоцветного камня, болота с пятнами нафты, выходы самородного золота и железной руды.

Оставалось только брать все это и использовать на славу государю, на пользу себе.

А вот и Андерсен вернулся с половиной отряда, но с картами Оби и желанием служить в Сибири бессменно.

Теперь Биркин справедливо надеялся на царскую милость. Гонец ускакал в Москву, обратно ожидался со дня на день. Беспокоило стряпчего только одно — государево здоровье. Безумные, бредовые помысла Ивана Васильевича могли сломать повелителя, сбить с адекватной оценки этого чуда — Земли Сибирской.

Но, ведь, и «птичье дело» сделано? Яйцо отправлено, доставлено, принято с удовлетворением.

Но Птица пока здесь. Вдруг государь осерчает? Давно пора было Птицу забрать и отослать в Москву. А вдруг Птица — не та? В общем, не поймешь, как лучше поступить. Но забрать Птицу следует немедля. Целее будет. Ермака нет, бандитов его тоже. Безносый со своим татарином на охоте. Птица у девчонки.

Тем же вечером Биркин прихватил большой мешок и без помех проскользнул в Искерский дворец. Медленно поднялся по лестнице на второй этаж, остерегаясь нечаянного скрипа. Замер в углу с видом на дверь Айслу. Долго слушал тишину. Девчонка была одна, ходила по комнате, пела по-татарски, разговаривала сама с собой. Птица щебетала в ответ.

Наконец все стихло. «Спит» — подумал Биркин. Он подошел к двери, мягко переступая татарскими сапожками, тронул дверь. Открыто.