Якобинец

Дрожащей рукой вытер влажный лоб и снова поднял на женщину глаза, готовый принять любой ответ. Спрячет у себя после такого признания или с ненавистью выставит за дверь, под ножи и дубинки мюскадэнов? Всё может быть…

Мягко и спокойно она смотрела на него:

– Ваше признание ничего не меняет… Неужели простое сострадание без политических мотивов удивляет вас? В какое жестокое время мы живем! Может, пройдем в столовую, должно быть вы голодны? Не стесняйтесь, сейчас как раз время обеда.

Норбер сделал неопределенное движение, он действительно был очень голоден, но самолюбие его отчего-то было ущемлено этим покровительством. Возможно оттого, что ему казалась унизительной роль жертвы, зависящей от чужого милосердия, на которую всех их обрек Термидор…

Мадам Пермон была деликатна, но настойчива. Наблюдая, как он ест, она поняла, что этот человек не только очень голоден, но и смертельно устал, просто измучен. Но под ее взглядом Норбер тут же брал себя в руки, распрямлял спину и начинал есть более спокойно и размеренно, это откровенное сострадание в ее взгляде выводило его из равновесия.

После обеда он узнал, что милосердие мадам Пермон уже спасло от расправы мюскаденов одного его коллегу по Конвенту, также бывшего комиссара, корсиканца Саличетти. Открылась служба спасения для якобинцев? Забавно и грустно…

– Я вижу, вам плохо, вы очень устали. Предлагаю отправиться отдохнуть, на втором этаже я выделю для вас комнату…, – она слегка коснулась его руки.

Ну, это уже слишком! В знак благодарности Норбер поднес ее руку к губам:

– Благодарю вас, мадам, вы очень добры ко мне, но это лишнее. Дождавшись темноты, я уйду…

Мадам Пермон была настроена решительно, отпускать невольного гостя она не собиралась:

– Как же вы горды и самолюбивы, друг мой! Это ровно ни к чему вас не обязывает, поверьте. Ну, куда вы сейчас пойдете? На квартиру возвращаться нельзя, мюскадены тоже караулят вас. У вас есть, где укрыться прямо сейчас же? Вы молчите, значит, нет. Не упрямьтесь, оставайтесь, вам очень нужен отдых, сейчас вы далеко не уйдете… Возразить на это было нечего.

В доме мадам Пермон Норбер остался на несколько дней. Женщина была неизменно внимательна и добра к нему.

О чём думала мадам Пермон, когда Куаньяр временами ловил на себе её быстрые, внимательные взгляды.

Неужели этот странный человек, добрый в личном общении, разносторонний и умный, любящий литературу и историю, так непохожий на этих грубых, малограмотных санкюлотов Сент-Антуана, действительно искренне придерживается таких крайних убеждений? Женщина не могла этого понять.

Сама из «бывших», вдова политического деятеля начала Революции, либерала и конституционного роялиста, гражданка Пермон была поклонницей учёного и мистика Сведенборга.

Но и вся мудрость мистика не очень помогала ей понять этих крайне упрямых в своих принципах, суровых и жестоких людей – якобинцев. Откуда ей было узнать, что и они, подобно всем людям, совсем не одинаковы, не «на одно лицо».

По крайней мере, знаменитый философ научил её терпимости и состраданию, явлению, итак не слишком развитому, а сейчас и вовсе изгнанному из общественного сознания, и тайной жалости к ним ко всем без различий партий и классов. Жалости ко всем жертвам этих лет – сначала к преследуемым дворянам-роялистам, позднее к жирондистам, а теперь и к якобинцам.

И верно, думалось мадам Пермон всё чаще:

– Если христианская любовь, хоть кого-то не касается, что ей вообще делать на Земле, задыхающейся от взаимной ненависти, сословных и политических, религиозных и расовых предрассудков.

Эта фраза мадам, прозвучавшая за обеденным столом, заставила Норбера задумчиво склонить голову, застыв над тарелкой, чуть удивленно, задумчиво, но уважительно. Ему нравились идейные, принципиальные люди, даже если эти идеи не были ему особо близки.

Мадам Пермон чем-то неуловимо напомнила ему доктора Розели из Лаваля, столь же искреннего аполитичного идеалиста. Добрые, наивные, как дети и безвредные люди.

В тесном общении с Куаньяром, внимательно наблюдая за ним, женщина невольно поразилась своему открытию.

А ведь он сам и люди его типа, абсолютно искренни и серьезны. Умный, разносторонне развитый человек, но верит как в Бога в демократию и социальную справедливость для людей всех классов и рас, в возможности построения радикально нового миропорядка, который готов защищать крайне решительно и свирепо, в достоинство простого человека, и теперь, очень глубоко страдает.

Страдает за свое дело, за свои убеждения и судьбу страны, не за себя лично, хотя потерял почти всё, не за карьеру и доходы, которые дает человеку власть.