Якобинец

При этом, что особенно интересно, не из наивных энтузиастов, видно хорошее знание движущих пружин политической и общественной жизни, подлинные мотивы поведения и интересы партий и их вождей, рассуждает четко и очень холодно, не чужд при этом бессознательной жестокости, но это скорее следствие абстрактного мышления, резкого преобладания рассудочности над чувством…С высоты птичьего полёта хорошо видны позиции различных партий и классов, но совсем не видно отдельных людей, с их судьбами, мыслями и чувствами.

Кто они на самом деле? Побежденные в Термидоре люди? Честные и таинственно замкнутые, романтики-идеалисты и жестокие практики, при этом одно не перечеркивает другого… Их главная беда в том, что обществу легче поверить банальному карьеристу или властолюбцу, чем таким искренним сторонникам равенства и братства, как он. Он уже и сам это понимает. Когда открывается такая правда, человека ненавидеть трудно, почти невозможно.

Мадам Пермон невольно вспомнила имена и лица многих знакомых ей республиканцев, уничтоженных в необъяснимых для неё процессах весны и сейчас, в свирепом вихре репрессий Термидора. И все они были братьями этого Куаньяра, все, наверное, были между собой на «ты», все разделяли ту же самую веру и принципы, у многих, наверное, остались молодые вдовы и маленькие дети…

Женщина заботилась о своем невольном госте с немало смущающей его тщательностью, Норбер не мог понять ее подлинных побуждений.

Как не мог даже подумать, что вечерами, закрывшись в своей комнате, в своих мысленных молитвах она поминала его имя, наряду с именами своих родственников-роялистов, племянников и кузенов, частью погибших на эшафоте, частью эмигрантов.

На пятую ночь он проснулся от прикосновений к своему телу, женские руки проникли под сорочку и слегка поглаживали его грудь и бока. Норбер напрягся, но продолжал изображать спящего. Стало неловко, в памяти всплыл подзабытый тюремный прецедент. Неужели и добрая мадам Пермон из этих сексуально озабоченных сторонниц либертинажа?

Мадам Пермон была очень добра и заботлива, но Куаньяр почти не воспринимал ее как возможную любовницу. Да и в её отношении к нему женский интерес причудливо смешивался с чем-то напоминающим материнское чувство, что было ему особенно неприятно.

Наконец он не выдержал:

– Мадам, что вы здесь делаете… зачем?

При этом он старался сдерживаться, не обидеть свою спасительницу.

Она вздрогнула и тут же убрала руки:

– Извините, я не думала, что разбужу вас.. Не думайте обо мне плохо, Норбер…, – и помолчав вдруг спросила, – откуда у вас такие ужасные рубцы и шрамы на боках, на груди, я почувствовала их, они похожи скорее на следы пыток, чем на боевые ранения?

Норбер не любил эти воспоминания, и нехотя разжав губы, ответил коротко:

– Майенн. Шуаны…

– Господи, но это же настоящее зверство!, – она прижала ладони к губам.

– Мадам, простите, но я вынужден напомнить, что я чудовищно устал и безумно хочу спать, поговорить мы с вами можем и днем, простите еще раз.

Она встала с его постели:

– Да, конечно, вы правы, это вы простите меня, и повторяю, не думайте обо мне плохо.

Мадам Пермон тихо закрыла за собой дверь…

Через несколько дней Куаньяр, к большому огорчению мадам Пермон, проникшейся доброжелательным интересом к нему, нашел себе новое убежище в доме знакомого по Якобинскому клубу человека, который еще не попал под репрессии. Тогда же он переслал Луизе весточку о себе..

Последние волнения парижских санкюлотов. Апрель-май 1795

Народные волнения в Париже жестоко подавлены.

Якобинцы, оставшиеся в Конвенте… уже не Гора 1793 года, не прежняя Вершина, были слабы, и даже не решились поддержать требования восставших, но всё равно были репрессированы, многие казнены, многие брошены в тюрьмы на основании свирепого закона Сийеса, принятого еще в марте.

Что, господин аббат, в отличие от произведения прериаля II года теперь можно действовать открыто и не подсовывать никому свое произведение?

Лето 1795 года. Кровавый «белый» террор захлестнул провинции запада и юга Франции, якобинцев убивали с особой утонченной жестокостью, нередко с применением пыток и надругательств.

Роялистские убийцы и сочувствующие им буржуа, наслаждались предсмертными страданиями жертв… Волны безнаказанных зверских убийств, прокатились по крупнейшим городам Франции, особенно столицы, а также запада и юга страны.

В тюрьмах Марселя и Лиона убиты сотни арестованных якобинцев, убийцы вооруженные саблями врывались в камеры, несчастные жертвы, метавшиеся в замкнутом помещении, не имели возможности ни скрыться, ни защищаться…

Эти расправы палачи называли «местью за сентябрьские убийства 1792 года в Париже», но если это так, они за один жестокий эксцесс отомстили много сотен раз подряд! За этой бойней на расстоянии и, не вмешиваясь, наблюдали новые комиссары Конвента, вчерашние коллеги разделились теперь на жертв и палачей.

Характерно, когда из толпы жертв один человек закричал: «Я не политический, не якобинец, я обычный вор!» его пощадили и он единственный, кто выжил…