Якобы книга, или млечныемукидва

Можно уже было со всей уверенностью утверждать, что на Славика было оказано давление, либо дело обстояло еще проще: его тупо прикупили, как жевательную резинку или какое-нибудь другое резиновое изделие около кассы. Ну не мог сколько-нибудь приличный юрист защищаться столь мягкотело и безвольно, имелись на то, очевидно, и внешние причины. Подтверждало мои догадки и то обстоятельство, что Славик сидел ко мне уже чуть ли не спиной. Вероятно, ему сделалось неудобно за свою халтуру, однако куда деваться – нужно было как-то отрабатывать свой прайс до окончания этого водевиля. Мысленно я смирился с тем, что на следующее заседание по данному вопросу, естественно, пойду безо всякого Славика. Да что там судебное заседание… По-настоящему обидно было, что и многолетней пожизненной дружбе, похоже, наступает такой вот внезапный и бесславный финал.

Судья, прервав наконец его невысокий словесный полет, сделала официальное заявление, что для нее в этом деле все и без того уж предельно ясно, а потому во втором и последующих заседаниях нужды нет, удалившись под возникший шумок в служебную комнату. Бабулина свита тем временем смотрела на меня, точно на врага народа, словно бы это именно я пытался ее обесквартирить, а никак не наоборот. По счастью, долго ждать не пришлось. Минуты через три судья возвратилась с распечатанным уже документом, зачитав его.

Дело было, разумеется, в шляпе: иск полностью удовлетворен, я остался без квартиры; судья сообщала помимо прочего, что лишаюсь я также и регистрации по месту прописки, никак это не мотивируя. Объективности ради, Чертополох проговорилась, что и у меня, вроде как, все-таки имеются кое-какие права, а потому в течение месяца можно даже попытаться обжаловать это законное и справедливое решение, подав апелляционную жалобу. Безусловно, я намеревался повести себя именно так. И, увы, увы, увы, к услугам Славика после такого казуса прибегнуть больше не представлялось возможным. Что и говорить, в тот день я утратил не столько адвоката, сколько самого близкого, если бы я складывал некий рейтинг, друга. Добавлю, что после того памятного дня Славик так и не соизволил позвонить, чтобы хоть как-нибудь попытаться объяснить свое провальное поведение, например, нестерпимым на него нажимом или угрозами дальнейшим перспективам практики. А что, думается, я вполне сумел бы его понять и принять извинения, но к чему пускаться в сослагательные фантазии, когда тем же вечером Славик еще и удалил меня из друзей в вАбстракте – прекрасно зная, что такие штуки в наши времена не прощаются, ставя тем самым жирную.

Имеет ли смысл описывать эмоции, испытанные мной в те странные проигрышные минуты – уж слишком они очевидны и многократно описаны в литературе схожих обстоятельств значительно талантливее, глубже и психологичнее, что ли, чем это было отпущено мне. Если же выискивать какие-либо положительные моменты, то стоит сказать, что, несомненно, я остался единственным, кто покидал в тот час судебный зал в скверном настроении: бабуля же и ее свита торжествовали не на шутку, словно только что здесь состоялась эпохальная победа самого доброго добра над злейшим из зол.

Голова 48. Суд два

Неделю между судами коротал я преимущественно упоительными раздумьями о жизни, разбавляя эти думы пересмотром старых фильмов, пытаясь погрузиться в тамошнюю действительность как можно целостнее, зачастую находя происходящее внутри экрана попросту более разумным, нежели те курьезы, что заполонили объективную реальность. Во всяком случае, в корневой папке «Моя жизнь».

Ведь там, в «Моей жизни», казалось, я сделался десятым в том самом научно-популярном эксперименте, где другие девять уверенно указывают на черное, именуя это белым, а мне, десятому, весьма настоятельно предложено этому поверить и безоговорочно принять как данность. Однако я отчего-то продолжал противиться помрачению белизны, потому-то, по-видимому, и испытывал в те странные дни множественные неудобства морального толка.

Да и в целом, повинуясь неопределенности хода событий, я решил не предпринимать пока никаких поспешных апелляционных действий по суду первому, дожидаясь исхода второго дела. Напомню его подоплеку: некая группа ревнителей отечественной словесности из литературной группировки «Слово за слово» подала на меня в суд с требованием о принуждении к прекращению писательства. Такая постановка вопроса представлялась мне удивительной изначально, потому как к моменту получения повестки я уже благополучно ушел на дно, не испытывая более порывов сочинять когда-нибудь и что-нибудь еще.