Якобы книга, или млечныемукидва

Когда Я утверждаю, что Я – Бог, то сразу подразумеваю, что и сущий ДьЯвол тоже, двоЯкий и двусмысленный, потому как мы сродни правой и левой рукам одного целого. Именно Я вселЯю в ТебЯ надежду, Он выселяет ее на улицу, Я подаю отличную идею, Он отбивает ее в аут, точно теннисный мяч, именно Я в ответе за прием корреспонденции, этот нескончаемый поток молитв, прошений и на_всякий_случай_просьб, Он же перехватывает их прежде, делаЯ запоздалыми или закодированными. И вместе мы сила, взрывающаЯ мозги и разбивающаЯ сердца, танцующаЯ тела и обделывающаЯ дела, вместе мы даем торжественные обещаниЯ, а сами не приходим на ключевые совещаниЯ, вместе входим в долю, парализуем волю, уходим лесом, полем, морем, отбросим детали, главное – усталые, но довольные. Продолжать? Довольно. Это еще к чему, когда принципиально лишь то, что Я все равно много важнее, чем Ты, Он, Она, даже вместе взятые Они, на одну чашу весов сложенные, взвешенные и красной ленточкой перевязанные.

Еще Я совсем не любитель признавать своих ошибок, потому что Я их практически и не совершаю, а если вдруг все пошло не так, так это виноватый вовсе не Я, но Ты, Он или Она, еще чаще: какие-нибудь Они. Так уж Я устроен. К тому же Я – это всего лишь Он относительно иного Я. И кем бы ни был Ты, сколь много бы ни значил длЯ менЯ – Я всегда остаюсь поважнее, посущественнее, ибо Я – Бог, да простит меня Бог за такого рода уподоблениЯ. Я-то всего-навсего хотел высказатьсЯ в том духе, что отовсюду лезет эго Я, в каждой кроне древа заседает на ветке свое Я, в каждой собачьей конуре дрожит от холода такое Я, под каждым придорожным камнем притаилось это Я. Я – самое ходовое слово на планете ЗемлЯ, во всех Языках и наречиЯх. Я – ответ на любой почти вопрос. Кто Я? Ответ прост: Я. Кто виноват? Не Я. Ну кто так делает? Ну Я. Прямо говорЯ, никому еще не удавалось укромно укрыть свое Я. Есть свое Я и у разобщенной общественности, и у отдельно взятой бабули, казалось бы, упомянутой здесь случайно, искусственно выдернутой из общей массы; к тому же старости традиционно выдается такой кредит довериЯ и почтениЯ, что и поговорить-то тут вроде бы уже и не о чем. Однако вот на этом самом Я мы остановимся чуть масштабнее, иллюстрируя прискорбную, зачастую, неравномерность распределения богодьявольской пропорции в одном отдельном Я, когда ползунок чересчур смещен в положение зла, напрочь затмевая собой светлую сторону. Тем удивительней наблюдать, сколь часто подобным персонажам потребно показывать на публику полную противоположность.

Вот рассматриваемая бабуля возвращается в свою мрачную обитель, в престижную по планировке и расположению в районе квартиру, при этом насквозь засаленную и замусоленную, где ее встречает голодный котофей, облезлый и серый, как мутировавшая мышь: недаром говорят, что эти животные, как никакие другие, перенимают признаки своих хозяев. Бабуля, воротившись с очередного семинара по защите сирот от бессердечности взрослого мира, менее всего задумывается о незадавшейся судьбе беспризорников и прочих там озорников, куда больше ее занимает содержимое продуктового пакета, который так удачно удалось пополнить на семинаре доброты: здесь и воцерковленное молочко, и мяско, рыбные нарезочки и прочие вкусности и радости живота. Благодатное это дело – на семинары ходить и радеть о бесприютной детворе, произнося отвечающие теме собрания речи, увы, столь редко пересекающиеся с практической подмогой и милосердием.

Примечательная деталь: сама бабуля нисколько не заинтересовывается молочно-мясной продукцией; собранные деликатесы предназначены сожителю-полковнику, дослужившемуся до трех звезд и, что особенно славно получилось, благополучно уклонившемуся от всевозможных военных передряг, вроде участия в боевых действиях или попадания в немилость вышестоящим воякам. Сама бабуля – строгая вегетарианка, приверженка того специфического типа вегетарианства, упоминать о котором, пожалуй, попросту не к столу, за которым иной читатель, быть может, читает эти строки.