Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Когда-то, до войны, Воробейчик имел не в каком-нибудь селе, а в самой Виннице собственный мануфактурный магазин, и товаров тут было не меньше чем на 8 или 10 тысяч рублей. И Воробейчику тогда нравилось быть избираемым на разные почетные должности, и в синагогу, и в третейские судьи, и, если у кого семейная жизнь не клеилась, то и тут только одному Воробейчику удавалось мирить, налаживать и при обряде обрезания первенца на руках держать…

Особенно же дорожил Иосиф Воробейчик почетным званием ходатая и заступника перед самим исправником за штрафование евреев. А в Виннице, где керосиновые фонари тушились уже в 9 вечера, мужья не только самым добросовестным образом исполняли свои супружеские обязанности, но также еще старательно помогали не своим женам по хозяйству, особенно по пятницам накануне субботы. В такую пятницу наберется в каждой благочестивой еврейской семье столько мусору, перьев от общипанной курицы, отбросов от потрохов и картошки, что у местных еврейских аристократов, субботы не признававших, не наберется и за неделю. Пятница – это не какой-нибудь четверг, по пятницам сразу готовится на два дня, чтобы огня в субботу в Виннице не разводить.

А мужья по пятницам именно не зевали, женам по хозяйству помогали, но именно тем, чтобы хозяйские отбросы во двор, в укромное место, относить, мужья поглянут одним глазом вправо, другим влево, – нет ли поблизости городового, ну и давай выливать прямо на пыльную немощеную улицу, перед самым своим же домом, да и у самих окон соседа. Соседи делали тоже самое. И все они одинаково логично рассуждали: «Подумаешь, добро какое… И пыли меньше, и корму разгулявшейся скотине…» Так орошались по пятницам Столярная улица Винницы, чего нельзя сказать про Киевскую, где проживал сам исправник.

Городовой Корнейчук знал опекаемых им обывателей и сам крепко полюбил он еврейские пятницы. Целыми днями Столярная не обнаруживала признаков жизни своего блюстителя порядка, а по пятницам Корнейчук точно из земли вырастал. Добродушное существо, Корнейчук, и летом, и зимой неустанно левой рукой вытягивал навощенные усы, а по пятницам, после полудня, уже к вечеру, тихо инкассировал на Столярной, у кого только что есть из печи – теплый, душистый, плетеный, с маком, хрустящий калач, а у других – пироги с капустой, а где и табачку.

И надо же было, чтобы в эту же самую пятницу сосед Воробейчика, Арон Мееерзон, таким энергичным жестом выливал огромный таз, что и сам таз, – кто же не видал этого желтого меди десятки лет нелуженого, почерневшего в горбинках, таза, – так вот этот самый таз не удержался в старческих руках Меерзона и вместе с содержимым покатился с таким глухим, ноющим звоном по всей Столярной… А на беду Меерзона Корнейчук в эту самую минуту запихивал в свой рот такой горячий, уютный пирог…

От этого дряблого звона буквально замерла вся улица, и высыпали в недоумении все соседи, вся детвора, все хозяйки с подоткнутыми юбками. Высыпали, и с полуоткрытыми ртами так и застыли.

Хоть в тазе только бы грязная вода была. Нет, в тазах по пятницам гниют окровавленные горла, перья и картошка.

Городовой Корнейчук представлял власть и потому он первый был против таких «антигиннических» порядков: «Антигиннические» порядки возбраняются и протокол мы сейчас составим». На что уж Корнейчук глаза закрывал – на своеобразное орошение Столярной, но и он по пятницам по-особому зорко следил, чтобы антигиннические порядки не допускать.

Вот в этих, особо важных с точки зрения нарушения гигиены случаях, и приходилось Воробейчику, в субботнем костюме искренне и жалостливо хлопотать перед самим исправником, а помощник обычно улаживал этот вечный конфликт до следующей пятницы. В особо же грозных случаях, Ковердынский, любитель крепких напитков, был беспощаден. И Воробейчик не успевал невнятно призывать на помощь Господа Бога и бормотать:

– Ваше благородие, оставьте его. Вы же человек с образованием, а этот Меерзон о санитарии и понятия не имеет… Плюньте на него, ваше благородие…

Дело кончалось отрезом сукна на китель «по собственной воле» и оба имели основание быть довольны друг другом.

Так текла мирно, благодушно жизнь в Виннице. Но наступила мировая война, а затем все пошло вверх дном.

Последней войне Воробейчик отдал по призыву старшего сына, а младший пошел добровольно. Оба цветущие, сначала попали в Петербург, в Финляндию Его Императорского Величества Гренадерский полк.

Чтобы быть ближе к детям Воробейчик ликвидировал дело и переехал со старухой и дочерью в столицу.

Старший сын полег у Перемышля, а младший так и недобившийся Святого Георгия второй степени первого офицерского чина с раненой ногой отлеживался в госпитале княгини Марии Павловны.

Воробейчик затосковал.

Но тут на исходе зимы на Дворцовой площади собрались разных наименований полки в ожидании генерала Корнилова, и кто без пояса, кто обмотанный разными платками, обутые, кто в разношерстную обувь, кто перепоясанный брезентовым тряпьем, – мирно беседовали свои же революционные солдатики со штатскими, тогда же освобожденной от самодержавия публикой.