Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Мы часто с вышеупомянутым Богославским и другими бывшими присяжными заседателями обсуждали вопросы, связанные с открытием патроната. После председателя Саратовского окружного суда Филоненко357 новым председателем был назначен А. Е. Тимрот358, мой старый знакомый, человек очень корректный, либерального образа мыслей. При нем можно было бы продолжать работу по организации патроната, но – вечное «но» – вскоре в Саратове произошел еврейский погром, наступили другие времена, в Петербурге собралась первая Государственная Дума, многие идейные работники уехали, и хотя я продолжал пропагандировать идею патроната, но осуществление пришлось отложить.

Как член суда, я – в качестве представителя – часто участвовал в разных административных учреждениях: в губернском, по городским и земским делам присутствии, в лесоохранительном и других комитетах. 15 июля 1905 года я был на квартире губернатора Столыпина, где происходило заседание по делам, подлежавшим рассмотрению губернского присутствия. Жгучим вопросом обсуждения был вопрос о передаче земских и городских больниц в ведение Министерства внутренних дел (министром тогда был Плеве). Неожиданно явился полицмейстер Зацвилиховский и вызвал Столыпина. Тот долго не возвращался, наконец, вернулся бледный, и, хотя обсуждение вопроса о больницах продолжилось, тон его был совершенно иной. Столыпин объявил, что продолжение обсуждения будет на следующем заседании. Когда мы вышли на улицу, заметили необычное оживление. Это было перед вечером. В тот день в Петербурге Плеве был убит революционерами359.

Глава вторая

Наше 1-е уголовное отделение выезжало на сессии в уездные города. Эти выезды были очень заманчивыми для членов суда, обремененных большими семьями. Они старались как можно чаще выезжать, так как от поездок, от прогонных денег, оставались кое-какие остатки. Эти выезды имели вредное в моральном отношении влияние. Самое чистое ведомство, судебное, призванное насаждать законность и карать всякое нарушение закона, само действовало незаконно, подавая дурной пример остальным гражданам. Как можно было уважать судью, который, получая прогонные деньги на шесть лошадей, расходует лишь на пару, остальные же деньги кладет к себе в карман? На первый взгляд это кажется мелочью, но при более внимательном отношении приходишь к иному выводу. Судья не должен лгать ни в чем.

Из-за этих прогонов сессии распределялись, может быть, не так, как следовало бы, часто не в интересах дела и населения. Например, зимою большинство сессий назначалось в городах, отдаленных от Саратова; ехать нужно было по железным дорогам через другие губернии: например, в Камышин – через Тамбов, в Кузнецк – через Пензу, и так далее. Таким образом, на поездки получались довольно крупные суммы. Некоторые члены суда были известны как «наездники», так как часто и выгодно «наезжали прогонные».

Можно ли упрекать их в этом? Конечно нет. Достойно сожаления государство, которое не может дать судьям возможность существовать, заставляя их прибегать к приемам, роняющим достоинство судьи. Каким уважением и какой материальной независимостью пользуются судьи в культурных государствах! А в России судья должен был придумывать выезды, чтобы сохранить от прогонных ничтожные суммы для взноса платы за право учения детей или на другие неотложные потребности. Надо еще удивляться, что новый суд, при всех неблагоприятных условиях, всё-таки стоял на высоте своего призвания и о язве дореформенных судов, о взяточничестве, о подкупе судей не могло быть и речи.