Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Сессии в уездных городах открывались большей частью рассмотрением апелляционных дел без участия присяжных заседателей; рассматривались апелляции на решения уездных членов окружного суда. Дни рассмотрения этих дел были самыми трудными. Приходилось докладывать дела и писать по ним решения. Много было так называемых «кабацких» дел, дел о тайной торговле вином. Я уже говорил о политике бывшего министра финансов графа Витте и о винной монополии. Правительство хотело «капитал приобрести и невинность соблюсти», спаивать народ, получая от него крупные доходы, а с другой стороны бороться с пьянством, учреждая попечительства о народной трезвости и преследуя лиц, тайно торгующих вином. Подсудимыми в таких делах обыкновенно были женщины, мужчины редко; громкое выражение «тайная торговля» не соответствовало ничтожному поступку какой-нибудь бабы, бравшей за полбутылки водки на две-три копейки выше цены казенных монопольных винных лавок. За такие «преступления» уездные члены суда приговаривали к тюремному заключению на срок от четырех до восьми месяцев. Изобличители тайной торговли или лица, обнаружившие тайную торговлю вином, получали известное вознаграждение от акцизного ведомства. Понятно, сколько злоупотреблений было на этой почве. Полицейский урядник или местный полицейский сотник узнает, что такой-то крестьянин купил для предстоящего праздника две-три бутылки. Пользуясь отсутствием хозяина, подсылает кого-нибудь, переодетого нищим, и тот, Христа ради, просит хозяйку сжалиться над ним и дать ему рюмку водки, согреться. Та входит в его положение, а в это время из засады являлась полиция, находила бутылки водки, составляла протокол о торговле вином и передавала дело уездному члену суда. С формальной стороны судья был вынужден вынести обвинительный приговор. Конечно, часто уездные члены суда не вникали в существо дела, слишком доверяя полицейским протоколам. В окружном суде, путем перекрестного допроса свидетелей, удавалось иногда устанавливать провокационную деятельность агентов власти. Однако много было таких дел, что чувствовалась невинность подсудимых, но с формальной стороны нельзя было отменить приговор уездного члена суда.

Состав выездной сессии был таков: товарищ председателя, один из членов суда, а третьим, для пополнения состава, приглашался или почетный мировой судья, или уездный член суда, или городской судья. Я всегда старался привлекать на свою сторону этого третьего. Если им был почетный мировой судья, – человек, знакомый с жизнью, – обвинительные приговоры по «кабацким» делам отменялись <…>.

Вторая категория дел, производившая тягостное впечатление, были дела по обвинению юношей, преимущественно татар, в причинении себе увечий с целью уклонения от воинской повинности.

Чтобы не быть принятыми на военную службу, подлежавшие призыву причиняли себе разные увечья, портили себе зрение, слух, калечили руки, ноги, и, чтобы не быть обвиненными в умышленном причинении себе этих увечий, подсудимые выставляли массу свидетелей, для доказательства того, что эти повреждения не свежие, а давнего происхождения. Например, что глухота или слабость зрения у подсудимого чуть ли не от рождения. Такие дела возбуждались уездными по воинской повинности присутствиями после заключения врача о свежем и умышленном причинении увечья. Дела передавались уездным членам суда, последние допрашивали тех же врачей присутствия и выносили обвинительные приговоры. Апелляционные жалобы на них приносились в окружной суд. В этих жалобах обвиняемые просили о вызове новых свидетелей, о переосвидетельствовании через новых врачей.

По окончании судебных заседаний я расспрашивал родителей этих несчастных о том, что побудило их калечить своих детей, здоровых юношей. Родители, убедившись, что «чиновник» их не выдаст, объясняли причину таких печальных явлений: юноша-татарин, попадая в чуждую ему русскую среду, к людям иной веры, иного языка, подвергаясь насмешкам темной солдатской массы, острее чувствовал весь гнет солдатчины, чем русские юноши, попадающие в свою же среду. Отсюда и происходило нежелание этих людей отбывать воинскую повинность.

Можно ли упрекать инородцев в том, что они не стремятся исполнить свой «гражданский» долг, и в особенности евреев, которые не могли рассчитывать ни на какие повышения и выслуги, а должны были быть готовыми проливать свою кровь за отечество? Эти мысли приходили мне в голову, когда я видел на скамье подсудимых татарских юношей, большей частью из глухих татарских деревень, и рисовал себе их положение в темной, грубой солдатской среде. Кого следует винить?