Яков. Воспоминания (СИ)

— Но ведь нашли ее далеко не сразу! — сообщил он Коробейникову крайне раздраженно.

— Ну, видно, убийцы наших молодцов переоценили, — перевел я огонь обратно на себя.

Пусть уж лучше на меня орет. Мне уже все равно, я так устал, что, кажется, и под начальственные вопли усну.

— Ну, хватит шутить! — одернул меня Трегубов. — Хватит, Яков Платоныч!

— Ну, что здесь еще не ясно? — спросил я его возмущенно.

— Я провел сравнительный анализ отпечатков пальцев, оставленных на кружке, с отпечатками, снятыми у Филимонова и Приходова, — поскорее перебил меня Коробейников, видя, что терпение мое на исходе. — Отпечатки Филимонова на кружке.

Сравнением отпечатков Коробейников успел заняться, пока я принимал на себя первый удар по возвращении в управление. А снял отпечатки с кружки околоточный надзиратель Ульяшин, сразу, как ее нашли. И спасибо ему за это, не то к нашему возвращению улику бы так захватали, что на ней уже ничего обнаружить бы не удалось. Ульяшин вообще методом дактилоскопии живо интересовался и уже изрядно в этом поднаторел.

— Эти Ваши сомнительные методы! — прорычал Трегубов при упоминании отпечатков.

— Да метод абсолютно точный! — в который уже раз сказал я ему. — За ним будущее криминалистики!

— Конечно! — подхватил Антон Андреич. — Именно Филимонов нанес удар, которым был убит известный нам Ферзь. Более того! Прошу обратить внимание! — Коробейников подскочил к камину, чтобы показать наглядно. — Вот здесь на камине остались отпечатки Филимонова. То есть, смею предположить, что как-то так…

Антон Андреич изогнулся, пытаясь показать, как убийца заталкивал кружку в камин…

— Все! Хватит! — махнул на него полицмейстер. — Идите! Оставьте нас.

Антон Андреич вышел неохотно, оглядываясь.

— Яков Платоныч… Однако… — смущенно проговорил Трегубов, поднимаясь из-за стола и подходя ко мне. — Должен признаться, глупость какая-то вышла. Но и Вы нас поймите! Были на то обстоятельства.

— Я все понимаю, — устало ответил я, вставая ему навстречу.

— Ну, простите! — Николай Васильевич расстроенно развел руками. — Простите! Черт попутал, не иначе! В общем, я прошу Вас продолжить следствие по всем этим случаям. А завтра утром ко мне, с подробным докладом.

И все еще не придя в себя от смущения, Трегубов, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.

Что ж, это было даже больше, чем я мог ожидать. Обычно начальство, как бы не было неправо, прощения у подчиненных не просит. Доклад я завтра, разумеется, сделаю. Мне для этого ничего не нужно, только выспаться. А все следственные мероприятия, пожалуй, обойдутся нынче без меня. Мне необходим отдых, и немедленно. А то от всех этих многочисленных треволнений я уже не способен трезво мыслить.

— Победа! — ворвался в кабинет сияющий Коробейников, — Яков Платоныч!

— Странная история, Антон Андреич, — сказал я ему задумчиво, устало опускаясь наконец-то на привычное место за своим столом. — Признаюсь, в тот момент, когда я оказался между зеркалами с Анной Викторовной, я увидел и… и поверил, что все это правда. Этот дух, он…

— Да! — перебил меня радостный Антон Андреич. — А эта шахматная партия? Ведь Анна Викторовна не могла придумать шахматные ходы, она даже правил не знает.

— Это правда, — вздохнул я. — Неужели я играл в шахматы с духом? Неужели все это время я отрицал очевидное?!

— Яков Платоныч! — сказал мне Коробейников, счастливо улыбаясь. — Вы должны непременно сказать об этом Анне Викторовне. Она должна знать, что Вы признаете ее правоту.

— Да, конечно! — улыбнулся я. — Вы правы. И она права.

— Veritas vincent! — блеснул знанием латыни Антон Андреич. — Правда побеждает!

Я улыбался, глядя на его открытое лицо, лучащееся счастьем и радостью. Сколько раз он выручал меня сегодня, несмотря на мое упрямство, не обижаясь даже на грубость!

А Анна? Она спасла мне жизнь, чуть не силой затащив меня между зеркал. Теперь-то я это понимаю. Господи, сколько же раз я обижал ее своим невыносимым скепсисом, своим недоверием. Она огорчалась, даже плакала из-за меня, но снова и снова приходила мне на помощь. А сегодня спасла.

И прав Антон Андреич, она должна знать. Я все ей скажу. Расскажу, что видел и чувствовал тогда, в зеркальном коридоре. Расскажу, не скрывая, как странно и удивительно мне, скептику, признать, наконец-то, существование этого нового для меня мира. Я знаю, она выслушает меня с пониманием. Она ведь всегда меня понимала, это я не понимал ее. Не хотел, не видел. И, я уверен, она поможет мне разобраться в этом новом для меня мире, поможет обрести уверенность. И теперь, когда мы сможем, наконец-то, по-настоящему понять друг друга, я, возможно, смогу позволить себе надеяться, что…

Мои размышления прервал внезапный стук в дверь, и на пороге возник слегка смущенный Петр Миронов.

— Господа, прошу прощения, на минуту, — произнес он. И сразу приступил к делу: — Яков Платоныч! Я всего лишь забежал принести Вам свои извинения за некоторую резкость тона, коей отличался во время нашей последней встречи.

— Пустяки! — утешил я его. — Я прошу у Вас прощения.