Яков. Воспоминания (СИ)

— Выходит, так, — мрачно ответил полицмейстер. — Это дело первостепенной важности. Я боюсь, как бы эта икона не наделала у нас тут лихорадки. Яков Платоныч, — обратился он ко мне, — я прошу Вас, возьмите это дело под свой особый контроль.

— Так мы этим и занимаемся, — ответил я ему.

Вот что он сейчас имел в виду? Я расследую это дело, какой еще особый контроль от меня требуется. Ох уж мне эти риторические приказы!

Я отправил Коробейникова в больницу проверить состояние купца, а сам остался пытаться выяснить, что именно творилось семь лет назад и что у нас есть в архиве по тому времени. Семь лет, разумеется, долгий срок. Но вполне можно предположить, что кто-то из особо рьяных кладоискателей того периода узнал о том, что икона найдена, и захотел продолжить свои поиски уже с ее помощью.

Антон Андреич вернулся довольно быстро и выглядел он крайне расстроенным, даже подавленным.

— Ну, что там Карамышев? — спросил я его. — В себя не приходил?

— Не приходил, — коротко ответил Коробейников.

— Плохо, — сказал я.

— Да… — как-то горько выдохнул он в ответ.

— А кому еще могло быть известно об этой иконе? — спросил я его.

— Да почитай всему городу, — сердито сказал Антон Андреич, снимая пальто. — Ребушинский в своем «Телеграфе» все пропечатал. Надо бы распорядиться, чтобы его вовсе не пускали в участок!

— Но о поездке в Кострому он же не писал, — возразил я.

— Нет, не писал, — согласился Коробейников.

— А кому Карамышев мог об этом рассказать?

— Кому угодно, — ответил мой помощник все также сердито. — Он ходил гордый, его прямо распирало. Да, он заходил к художнику Мазаеву, возможно, заказал копию иконы.

— Очень может быть, — ответил я задумчиво. — Вот с него и начните. А что там с пулей?

— Внимательно осмотрел и все запротоколировал, все как Вы учили, — ответил Антон Андреич, доставая из кармана платок, в который завернул пулю, извлеченную доктором Милцем из тела убитого городового. — Вот, пулечка. Револьвер системы Смит и Вессон.

— Хорошо, — ответил я, — но к сожалению это нам ничего не дает, пока мы не найдем орудие убийства.

— Да, — снова вздохнул Коробейников расстроенно, — согласен.

Я смотрел на него с нарастающей тревогой. Мой помощник был явно выбит из колеи и чем-то безмерно огорчен, настолько, что с трудом мог сосредоточиться на работе. Что же произошло?

— Вы возьмите снимки подковы, — велел я ему, — обойдите все скобяные лавки и кузни, разузнайте, где такие подковы могли делать и каких лошадей подковывали.

— Я все сделаю, — все также подавленно согласился Коробейников, явно занятый своими мыслями.

— Вы не больны случайно? — спросил я, выходя из-за стола и присаживаясь поближе к нему.

— Нет-нет, — сказал Антон Андреич, поднимая на меня совершенно несчастные глаза. — Хотел Вас предупредить, Яков Платоныч, — сказал он, — я когда был у Карамышева в больнице, тамошний доктор сказал, что Анна Викторовна захворали.

Все убийства и прочие преступления мгновенно вылетели у меня из головы.

— Что с ней? — спросил я встревоженно.

— Что-то нервное, — ответил Антон Андреич и потупился.

Было абсолютно понятно, что он считает меня виновным в болезни Анны. Да я и сам так считал. Я во всем виноват, со своей несдержанностью, которая привела к этой глупой дуэли. Теперь я живу, не зная, сколько мне осталось, день или месяц, а Анна Викторовна больна, потому что переволновалась в тот день. И я даже навестить ее не могу, потому что должен держаться от нее как можно дальше.

Нет, к черту все. Я должен ее увидеть. Мне своими глазами нужно убедиться, что она поправится. Иначе я не смогу ни работать, ни просто жить.

Едва я взбежал по ступеням крыльца дома Мироновых, как дорогу мне преградила незнакомая мне дама в накинутой на плечи шали, румяная и круглолицая.

— Вам кого? — осведомилась она.

— День добрый, — сказал я, предположив по простому стилю одежду, что это новая горничная, нанятая, видимо, в помощь престарелой Прасковье. — Доложите Анне Викторовне, Штольман.

— Так больна она, — ответила моя собеседница, не торопясь выполнить мою просьбу. — Не принимает.

— Я знаю, что больна, — ответил я, — но все же доложите, пусть сама решает.

— А что это Вы все время: «Доложите, доложите»? — рассмеялась дама. — Вы что меня за горничную приняли?

— Простите? — несколько растерялся я.

— Олимпиада Тимофевна. Я тетя любимая Нюши! — представилась она церемонно, пристально меня разглядывая. И тут же поправилась строго: — Анны Викторовны.

Нюша? Сколь необычно. И насколько Анне Викторовне не подходит это имя. Судя по отчеству, Олимпиада Тимофевна являлась сестрой матери Анны. Я и не подозревал о ее существовании. Впрочем, я вообще достаточно мало знал о семье Мироновых.

— Прошу прощения, — представился я в ответ, — очень приятно. Штольман, Яков Платоныч. Хотел повидать Анну Викторовну.

Олимпиада Тимофевна поджала губы, повела плечами и взглянула строго, явно недовольная моей настойчивостью. Понятно было, что я не нравлюсь ей также сильно, как и Марии Тимофевне. А возможно, и еще сильнее. И пускать меня в дом она не собирается.

— А что доктора говорят? — спросил я ее.