Яков. Воспоминания (СИ)

Тьфу! Кому что, а лысому бантик! Да способен ли он вообще думать о чем-то, кроме водки? Впрочем, можно и подстегнуть его мыслительный процесс привычным ему стимулом.

— Ну, за водкой я Вам не побегу, — сказал я ему с усмешкой, — но на поправку здоровья пожертвую.

Мазаев заметно оживился, потянулся было за монетой, но я отвел руку.

— Чем запомнился? — вздохнул он, поняв, что мои деньги ему придется заработать. Потом снова оживился, указывая на соседний стол, где лежали краски и кисти. — Вон банка… Он тот растворитель разлил на себя случайно. Облился весь! Это растворитель для красок.

Я отдал ему обещанную монету и встал, чтобы рассмотреть банку поближе. Обычная банка, не слишком чистая. И пахнет, действительно, растворителем. И что мне это дает? Да ничего, собственно говоря. Вряд ли человек, который маскировался под меня, будет и дальше ходить в той же одежде. Хотя пальто он, несомненно, испортил. Запомню, вдруг да пригодится.

— Ну, и на этом спасибо, — сказал я Мазаеву.

— Заходите еще, — ответил художник, заливая в себя очередную порцию. Ну, уж постараюсь без этого обойтись. В крайнем случае, прикажу привести в участок и протрезвить насильственно. Смысл-то какой с пьяным разговаривать?

Едва я вошел в управление, как меня окликнул дежурный.

— Ваше Высокоблагородие, — доложил он, — из больницы посыльный передал: Карамышев пришел в сознание.

— Давно? — спросил я его.

— Часа два назад, — ответил городовой.

Что ж, нужно ехать в больницу, и срочно. Рана у Карамышева очень тяжелая, кто знает, что с ним дальше будет. А ведь он наверняка видел убийцу и может пролить свет на все это дело.

Но я опоздал. К моему приходу Карамышев был уже мертв.

— Но как же так, — расстроенно спросил я доктора Сомова, который был его лечащим врачом. — Пришел в себя и умер?

— Короткая ремиссия, — со вздохом ответил доктор. — Состояние его было критическое. Все зависело исключительно от выносливости организма.

— Он был в ясном рассудке? — поинтересовался я.

— Нет, — сказал Сомов, — только бредил. Но я сразу сообщил в управление.

— Посторонние у него были?

— Помилуйте, — возмутился доктор, — Вы сами к нему приставили городового.

— Так-то оно так, — начал я, — но…

— Причина смерти очевидна, — перебил меня доктор Сомов, — результат огнестрельного ранения.

Да, и тут неудача. Теперь, со смертью Карамышева свидетелей преступления не осталось. А расследование наше пока продвигается крайне медленно и неохотно.

Едва я вернулся вновь в управление, как появился весьма возбужденный Коробейников.

— Извольте, Яков Платоныч, — выпалил он, переводя дыхание, — подкова действительно очень редкая. Обошел всех скобарей и кузнецов в городе. Удалось выяснить, что такими подковами подковывались лошади только в двух заведениях: школа верховой езды ротмистра Протасова и церковное подворье, там у них несколько кляч есть для хозяйственных нужд.

— Опять все вокруг церкви этой крутится, — отметил я. — Нужно было дьякона этого сразу к нам тащить.

Дверь внезапно распахнулась даже без стука, и на пороге показался доктор Милц, весьма взволнованный.

— Яков Платоныч, — сообщил он, — Карамышев убит!

— Что? — переспросил я в изумлении.

То есть как убит? Но ведь доктор Сомов мне сказал, что он умер от ранения. Правда, Александру Францевичу я верю безоговорочно.

— Вы не ослышались, — сказал доктор Милц, — Карамышев убит.

— Почему Вы так думаете? — спросил я, имея, собственно, в виду, какие улики привели доктора к этому мнению, и как именно был убит купец.

— Потому что я врач, — ответил Милц, обиженный тем, что принял за мое недоверие. — Я работаю не первый день. По всем признакам он задушен.

— Это каким же таким манером задушен? — вмешался вдруг в разговор Серебряков, унтер из набранных недавно. — Я лично был в больнице. И ефрейтор был при дверях.

А что ему, собственно, понадобилось в моем кабинете? Вошел без приглашения, да еще и в разговор вмешивается. Ох, уж эти новички! Понятно, конечно, что если Карамышева убили в больнице, то виноваты не уследившие городовые, но это еще не повод для подобного поведения.

— Да все очень просто! — сердито ответил доктор. — Подушку положили и задушили. Да много ли ему надо?

— А кто дежурил у палаты? — спросил я Серебрякова, раз уж он тут оказался.

— Так Синельников, — ответил городовой.

Снова Синельников! Нет, нужно мне было проявить настойчивость в свое время и уволить этого лоботряса. И уволю-таки, если выясниться, что он снова проспал или проглядел.

Синельников, призванный пред мои гневны очи, был перепуган дальше некуда. Но отвечал четко, не сбиваясь.

— Кто из посторонних к купцу заходил, — вопрошал его Серебряков, — уже после того, как доктор посыльного отправил?

— Никого из посторонних не допускал, — ответил городовой. — После отъезда нарочного никого из посторонних и не было.

— Ничего не запамятовал? — спросил я его.

— Никак нет-с! — отрапортовал городовой. — Разве что…

— Что? — набросился на него Коробейников, услышав заминку.

— Иерей отец Федор были, — пояснил Синельников, — об их здоровье осведомлялись.

— Что, и в палату заходил? — спросил Серебряков.