Яков. Воспоминания (СИ)

— А зачем нам доктора? — рассмеялась тетушка Олимпиада, быстро меняя свое настроение. — Мы Нюшеньку и без доктора на ноги поставим.

— Это хорошо, — натянуто улыбнулся я.

Надеюсь все же, что лечением Анны Викторовны руководит не тетушка. Впрочем, Виктор Иванович человек здравомыслящий. И врача в дом Мироновых приглашали, это мне известно.

— Так что же, — спросил я, надеясь все же, что Олимпиада Тимофевна сменит гнев на милость, — повидать ее никак?..

— Никак, — строго ответила тетушка, — невозможно.

— Тогда передайте от меня поклон, — попросил я ее, — и скорейшего выздоровления.

Олимпиада Тимофевна кивнула мне все с тем же непреступным видом, и я понял, что мои пожелания вряд ли дойдут до Анны Викторовны. Однозначно, матушке и тетушке ее я не мил. Но есть ведь еще и дядюшка. И уверен, он не откажет мне в подобной услуге.

— Всего хорошего, — улыбнулся я Олимпиаде Тимофеевне на прощание.

Она кивнула мне в ответ с натянутой улыбкой, точь в точь напоминающей улыбку сестры. И понятно было, что она не пропустит меня к Анне Викторовне, даже если та будет здорова.

Но я не мог отказаться от своего желания увидеть Анну. Любым способом, любым путем. Так что из дома Мироновых я отправился на розыски Петра Ивановича. Я предположил, что вряд ли он останется дома в подобной ситуации, а места его развлечений были мне отлично известны, так что найти его оказалось не трудно. Я честно объяснил Петру Ивановичу ситуацию со всеми ее сложностями. В ответ он разразился жалобами в адрес свояченицы, мое же стремление увидеться с его племянницей счел романтичным и более чем одобрил. Я даже смутился немало, мне и в голову не приходило, что именно Петр Миронов думает обо мне и Анне Викторовне. Ну, хоть кому-то я в этом доме нравлюсь. Петр Иванович с удовольствием согласился помочь мне проникнуть в дом и повидаться с Анной Викторовной завтра с утра. Он явно находил ситуацию авантюрной и развлекался от души. Кроме того, будучи нелюбим обеими сестрами, рад был поступить им наперекор. Впрочем, мне не было дела до его развлечений. Пусть радуется, мне это не мешает. Мне было просто необходимо повидать Анну Викторовну и я готов был сделать это любым способом.

Переговорив с Мироновым я вышел на улицу и увидел Коробейникова, стоявшего на площади у прилавка кузнеца. Впрочем, как мне показалось, он не столько беседовал с продавцом, сколько провожал взглядом идущих мимо барышень.

— Антон Андреич, — окликнул я его, — Вы у художника были?

— Нет еще, — Коробейников, даже вздрогнул от неожиданности, услышав мой голос.

— Почему? — строго спросил я.

— Так я… вот… — принялся оправдываться мой помощник, — по рынку решил потолкаться, про подкову узнать. И это… ну, что про убийство говорят.

— И что же?

— Подков таких нигде не делают, — ответил Коробейников, — непонятно, откуда она. А про убийство говорят, что чуть ли не сам Кудеяр шалит.

— Какая полезная информация, — саркастически усмехнулся я, выслушав этот отчет о достижениях. — К художнику пойдемте.

На стук в дверь Мазаев не открыл. Мы осторожно вошли и огляделись. Хозяин дома лежал ничком на столе и живым не казался.

— Что с художником? — спросил я, увидев эту картину.

Коробейников, с порога кинувшийся к Мазаеву, нащупал пульс на артерии.

— Дышит, — мрачно ответил он. — Живой, но, боюсь, в таком состоянии он нам без надобности.

Судя по количеству пустых бутылок на столе и вокруг него, добиться толку от господина художника можно будет очень не скоро.

За спиной раздался какой-то звук. Обернувшись, мы увидели, как некто пытается улизнуть из дому, прикрываясь украденной, как видно картиной. Впрочем, воришка был нерасторопен, мы легко его остановили. За отведенной в сторону картиной открылось перепуганное лицо Ребушинского.

— Господин Ребушинский! — приветствовал я его с изумлением. — Вы что здесь делаете?

— Отпустите! — вырывался из наших рук журналист. — Я редактор уважаемой газеты, а не душегуб какой!

— Ну вот только с этим читателем Вы как-то некрасиво обошлись, — усмехнулся я, показывая на Мазаева.

— Я?! — возмутился Ребушинский. — Да Бог с Вами! Я нашел его в таком состоянии. Весь день потратил, здесь сижу, жду, когда он в себя придет.

— И что же? — поинтересовался я. — Есть ценные сведения?

— Куда там! — огорченно ответил писака. Но тут же, видимо, решив снова попытаться что-то из меня вытянуть, добавил пренебрежительно: — Ну, так, мелочь. Ерунда.

— Поделитесь? — спросил я его с некоторой долей угрозы в голосе.

— Ладно, — хитро взглянул на меня Ребушинский. — Только надеюсь на ответную любезность.

— Слушаю Вас, — ответил я ему, не скрывая сарказма.

Впрочем, что ему мой сарказм? Вот уж кого жизнь ничему не учит! Ладно, будет ему любезность. Я его отсюда чрезвычайно любезно выставлю, а не пинком, как мне того хочется.

— Эта икона связана с кладоискательством! — таинственным полушепотом поведал нам Ребушинский.

— Неужели? — усмехнулся я его таинственности.

Мое недоверие Ребушинского обидело и сподвигло на откровенность.