Яков. Воспоминания (СИ)

— При мне — нет, — ответил Синельников.

— Что значит «при мне»? — начал закипать я, поняв, что этот раззява опять взялся за свое и покидал пост. — Ты что, отлучался?

— Да я к доктору, — заискивающим голосом пояснил Синельников, — на пять минут всего.

— А может, ты его за деньги впустил, а? — возмущенно предположил Коробейников, тоже никак не прощавший городовому прежних его прегрешений.

— Да нет, — умоляюще проговорил Синельников. — Он застонал, ну, я и подумал, что может…

— Свободен, — перебил я его.

Ничего больше мы от него не узнаем. Нужно будет все же добиться, чтобы этого идиота если уж не уволили бы, то и не ставили ни на какие важные посты.

— Может, Синельников и раззява, — сказал я задумчиво, — но не можем же мы всерьез полагать, что отец Федор задушил Карамышева.

— Тут я с Вами согласен, — ответил мне Серебряков. — Это уж как-то слишком.

— Господин Штольман! — раздался вдруг от дверей громкий женский голос.

И в управление вошла быстрыми шагами смутно знакомая мне дама.

— Господин Штольман, — обратилась она ко мне, — меня Нюша прислала.

— Какая Нюша? — спросил я с недоумением, судорожно пытаясь вспомнить, где я мог с ней познакомиться. Ведь знакомое же лицо!

— Так Миронова же! — удивилась моему непониманию посетительница.

— Анна Викторовна, — подсказал мне из-за плеча Коробейников.

Господи, ну конечно. Это же тетушка Анны Викторовны, та самая, что в дом меня не пустила. Тогда она выглядела иначе, совсем по-домашнему, вот я и не признал ее сразу в пальто и элегантной шляпке. Но что же могло заставить тетушку Олимпиаду явиться ко мне в участок? Неужели Анне Викторовне стало хуже?

— Я тетушка ее, — напомнила мне Олимпиада Тимофевна, — вспомнили?

— Да-да, я помню, — ответил я ей встревоженно. — А что случилось?

— Да слава Богу, — улыбнулась тетушка, — Нюшенька покушала, я ей отвар сварила — помогает.

— Это хорошо, — ответил я, успокаиваясь, — я очень рад.

Но все же, если здоровье Анны Викторовны волнений не вызывает, то что могло привести сюда ее тетю? Как-то слабо мне верилось, что она расстроилась из-за того, что не впустила меня, а теперь пришла успокоить.

— Погулять уже выходила, — продолжала рассказывать Олимпиада Тимофевна, — надо же и воздухом дышать!

— Ну конечно, — ответил я с вежливой улыбкой, — Вы передайте Анне Викторовне, что я желаю ей скорейшего выздоровления.

— И я! — добавил из-за моего плеча Коробейников.

— Обязательно передам! — улыбнулась нам тетушка Олимпиада. — Обязательно!

С этим она развернулась и пошла было к дверям, но сделав три шага остановилась, спохватившись. Я улыбнулся тихонечко. Эта черта явно фамильная и передается по женской линии.

— Да что это я! — воскликнула Олимпиада Тимофевна. — Она же велела мне передать…

— Что передать? — снова встревожился я.

— Сама прийти не смогла, слаба еще, — добавила тетушка. — Нужно идти в церковь!

— И что это значит? — спросил я недоуменно.

— Нужно идти в церковь, он там, — произнесла Олимпиада Тимофевна, явно цитируя Анну.

— И больше ничего не сказала? — уточнил я.

— Только это сказала, — ответила тетушка Олимпиада. — «Нужно идти в церковь, там он». А кто он?

— Не известно, — покачал я головой.

— Не известно, — повторила за мной Олимпиада Тимофевна.

Впрочем, если кто этот самый «он» мы не знали, то место было обозначено точно. Да я и в любом случае собирался съездить поговорить с дьяконом и отцом Федором. Так что, распрощавшись с Олимпиадой Тимофевной, мы с Коробейниковым отправились на церковное подворье.

— И где этот дьякон? — спросил я Антона Андреича, когда мы вошли на церковный двор.

— Я полагаю, что во флигеле, — ответил мой помощник.

Дверь во флигель заперта не была. Я открыл ее, вошел и замер, будто громом пораженный. Картина, представшая перед нами потрясала воображение.

Дьякон Илларион лежал на полу, распростертый в луже собственной крови, а над ним, держа в руке окровавленный нож, стоял отец Федор.

— Я думал, где он… — дрожащим голосом проговорил батюшка. — Нет его и нет… А он тут лежит…

Я постарался взять себя в руки. Сейчас не время замирать в потрясении. В конце концов, кому как не мне знать, что порой все совсем иначе, нежели выглядит. Я велел ошеломленному Коробейникову срочно вызвать городовых, забрал нож у священника и усадил его в соседней комнате. Потрясение отца Федора было настолько сильным, что он, кажется, даже не замечал ничего вокруг.

Я осмотрелся в поисках хоть каких-нибудь улик, но рассматривать, собственно, было практически нечего. Клеть, в которой лежало тело дьякона, была практически пуста. Ни на теле, ни возле него никаких улик убийца не оставил. Одно мне было совершенно непонятно: зачем убивать молодого священнослужителя. Кому и в чем он помешал?

— Отец Федор, подойдите, — позвал я.

Батюшка тяжело поднялся с лавки и подошел ко мне. Он выглядел уже лучше, хотя до спокойствия ему было явно еще далеко.

— Отвечать на вопросы можете? — спросил я его.

— Не убивал, — все еще дрожащим голосом ответил отец Федор, широко перекрестившись. — Ей Богу, не убивал! Я смотрю, не видать его долго, ну и… — принялся рассказывать он. — А он лежит. А тут и Вы объявились.