Яков. Воспоминания (СИ)

Сейчас мое терпение лопнет, и я напомню ему, как всего сутки назад он по приказу этого самого прокурора хотел меня подставить и даже пытался заставить моего помощника написать на меня донос. Мне плевать на себя, это не важно уже. А вот Коробейникова я ему не прощу ни за что.

— Все тайное когда-то становится явным, — ответил я, стараясь ничем не выдать раздраженного моего состояния.

— Подделка государственных документов, — продолжал перечислять Трегубов, — векселей. Столько людей дворянской фамилии разорено было!

— Вы так мне все пересказываете, — не сдержался я, — как будто я не в курсе.

— Да, простите, Яков Платоныч, — махнул рукой Николай Васильевич, демонстрируя свое расстройство, — зарапортовался. Но я одного только не понимаю! Ведь все же было у нас под носом, и мы не видели этого!

— Вы меня спрашиваете? — осведомился я холодно.

До Трегубова, кажется, наконец дошло, что он перегнул палку. Ну или, по крайней мере, выбрал не ту аудиторию.

— Вы, я вижу, обижены на меня, — соизволил он наконец заметить мое настроение.

— Ну что Вы! — ответил я не скрывая сарказма. — Как можно, я ведь на службе.

— Не обижайтесь, мой друг, не обижайтесь, — прочувствованно сказал полицмейстер, снова встряхивая меня за плечи. — Я ведь, понимаете… Я… Я рад, — сформулировал он наконец свою мысль, протягивая мне руку, — что мы друг друга понимаем.

Ну хоть трясти перестал, и на том спасибо. Да и знал я, чего стоит наш господин полицмейстер, не первый уж раз сталкиваюсь с подобным. За Коробейникова обидно только. Но зато я теперь знаю, насколько верный и преданный друг у меня за спиной. И я ответил на рукопожатие, разумеется. В конце концов, нам еще вместе работать. Кто знает, может, эта история все-таки чему-то его научила.

Спустя несколько дней состоялся пересмотр дела Андрея Кулагина. Поскольку прокуратура Затонска оказалась безнадежно скомпрометирована, к нам прислали губернского прокурора для рассмотрения этого дела. Защищал Андрея Виктор Миронов, полагаю, по просьбе своего брата. Андрей Кулагин был оправдан полностью, ему вернули все, чего он лишился в результате обвинительного приговора, в том числе и наследство. Правда, счастливым Кулагин совсем не выглядел. Никакой суд не мог вернуть ему брата и Веру. Он добился справедливости и свободы, но потерял всех, кого любил, и я не знал, как он сможет с этим жить.

Суд над Персиановым и Извариным должен был состояться еще не скоро, хотя судьба их была ясна и понятна. Следствием, которое возглавил наш полицмейстер, было найдено огромное количество доказательств взяточничества, мошенничества и прочих весьма не мелких грехов прокурора. Процесс обещал быть громким, но следствие все тянулось. Слишком много успел наворотить за пять лет господин Персианов. Я попросил Николая Васильевича избавить меня от этого насквозь бюрократического расследования, и он, подумав, согласился. Кто-то ведь должен был и текущими делами заниматься. И уж лучше я, чем он. Еще я добился, чтобы Коробейникову повысили жалование и выплатили премию. Не за преданность его, разумеется. Разве ж измеришь такое в деньгах? А за то, что вычислил, где скрывается Кондратьев и успел задержать его, проявив инициативность, тогда как я этого подозреваемого бездарно прошляпил, а ведь именно его показания помогли нам прижать прокурора.

В день, когда состоялся суд над Кулагиным, я послал записку Анне Викторовне с просьбой встретиться со мной в кафе. Это был несомненный шаг для меня, до этого я осмеливался встречаться с нею лишь в парке, где мы оба, чаще всего, делали вид, что встреча наша вовсе случайна. Больше я не намерен был притворяться. Хотя, послав свою записку, волновался в ожидании ответа, как мальчишка. Но Анна Викторовна ответила согласием, которое заставило меня почувствовать себя абсолютно счастливым. Все эти дни, пока мы лихорадочно завершали дело и готовили материалы к судебному разбирательству, я мечтал о встрече с нею, но не мог и часа улучить. Теперь я наконец-то был свободен и ждал ее, сидя за столиком.

Она вошла, стремительная, как всегда, и замерла, оглядываясь, разыскивая меня взглядом.

— Анна Викторовна, — окликнул я ее, поднимаясь навстречу и с улыбкой подходя к ней. — День добрый!

— Добрый, — с улыбкой согласилась Анна, подавая мне руку для поцелуя. Я склонился над ее рукой, касаясь ее губами со всей нежностью, на которую был способен.

Жаль, поцелуй не длится вечно. Не выпуская ее руки, я проводил Анну Викторовну к столику и помог снять пальто. Наконец мы устроились за столиком друг напротив друга. Как же она хороша сегодня, само очарование. Впрочем, она всегда прекрасна. Я видел ее разной: смеющейся, плачущей, разгневанной, озорной. И всегда это была самая прекрасная, самая замечательная женщина во вселенной.

— Весь день о Вас думаю, — сказал я ей с улыбкой.

— Правда? — чуть смущенно спросила Анна Викторовна, накручивая на палец локон и, как всегда, вызывая этим милым жестом бурю моих эмоций.

— Спасли Вы меня, — ответил я ей. — Не знаю, как и благодарить.