Яковлев А. Сумерки

Да потому, что до сих пор больше всего мешаем Реформа­ции мы сами, ибо сами во многом остаемся людьми старой системы, старых привычек и представлений. Традиционная российская мечтательная маниловщина оказалась абсолютно беспомощной при обострении социальной обстановки, не го­воря уже о разгуле социальной стихии. Так произошло и с нами, реформаторами, когда мы попытались всерьез запус­тить механизм реальной законодательной деятельности в об­ласти экономики.

Система засасывала всех, даже самых порядочных и честных. Интеллектуалы писали порой смелые строки, но оставались весьма податливыми к ласкам власти. По-совет- ски грызлись между собой, по-советски доносили, по-совет- ски гордились своим якобы историческим предназначени­ем. Повторяю, все были советскими, других у ЦК КПСС и КГБ на учете не состояло.

Мы жили в тисках противоречия между Сущим и Долж­ным, которое мы не поняли до сих пор. Как писал академик И. Павлов: «Русский ум не привязан к фактам. Он больше лю­бит слова и ими оперирует. Мы занимаемся коллекциониро­ванием слов, а не изучением жизни. Мозг, голову поставили вниз, а ноги вверх. То, что составляет культуру, умствен­ную силу нации, то обесценено... И все это, конечно, обрече­но на гибель как слепое отрицание действительности».

Метания между реальным и виртуальным, между Сущим и Должным продолжаются до сих пор. Окаянный россий­ский вопрос — что делать? — столетиями звучит трубным призывом к Должному — сказочному, прекрасному, солнеч­ному — и одновременно служит театральным занавесом или изгородью от Сущего.

Пока нам не приходит в голову спросить самих себя: а че­го не надо делать? Отсюда и вечные российские грабли, ко­торые больно бьют нас, ибо все время наступаем на них в темноте незнания самих себя, живем без покаяния, боясь, что не будет прощения, и все время лелеем призрачное зав­тра. В этом надрывном беге мы оставляем позади себя мил­лионы бессмысленных смертей, реки безутешных слез, несостоявшуюся молодость и любовь. Нас тысячу лет учат ненавидеть, и мы находим в этом некое дьявольское удовлет­ворение, что и привело к глубокому духовному кризису нации. Мы сами, и никто другой, содеяли свою судьбу, унич­тожив миллионы людей в войнах и междоусобицах, органи­зованных большевиками — ненавистниками России, уничто­жив крестьянство и интеллигенцию, порушив животворящие основы народной жизни.

Раболепие и нищета взяли верх над свободой и богатст­вом, а общественно-созидательное начало заметно потеснено люмпен-распределительным. Отвела ли нам история лучшую долю? Не знаю. Возвысим ли мы Сущее? Тоже не знаю.

Вот по этим запутанным и обледенелым тропам и зашага­ла новая революция и снова натолкнулась на гранитную сте­ну Должного, не разобравшись еще в Сущем. Воля пришла, а свободы человека как не было, так и нет. Она, оказывается, мешает строить Должное.

Горбачев и Ельцин тоже были в поисках Должного. Сис­тема продолжала держать их в своих цепких лапах. Конечно, я включаю сюда и себя. Демонстрация того, что ты знаешь о своей преданности будущему, то есть коммунизму, жертвуя настоящим, была для всех строго обязательна. На каждой карьерной ступеньке все номенклатурщики должны были хорошенько постучать хвостиком, портретирируя свою ло­яльность и преданность идеям прекрасного будущего. Иск­ренность каждого стука оценивалась КГБ при очередном на­значении. Оставалась только родная кухня, но и там свобода слова нередко давала сбои, если говорили вслух и не в оди­ночку.

Говорят, что между маниловщиной и безответственно­стью и нет особой разницы, когда этакие милые идеалисты попадают на решающие государственные посты. Но все-таки маниловы, а не унтер-пришибеевы оказались в нашей стране людьми, обретшими власть во время Перестройки. Они просто не сразу поняли, что с ней делать. 70 лет околоточные отшибали центры в мозгу, которые руководят принятием ре­шений. А потому и появились попытки сооружать хитроум­ные приспособления, чтобы приспосабливать демократию к советской системе, что, в сущности, означало оживлять ры­бок в горячей кастрюле с ухой.

Сталинская идея о винтиках была реализована безупреч­но. Стандартные винтики подходили и для ракет, и для уни­тазов, и для разгрома любых ревизионистов. Я и сам хорошо помню, как начальники — министры и первые секретари — охотно отзывались на любую просьбу «большого ЦК» высту­пить на любом собрании, но только просили сказать, кого разорвать в клочья и за что. О каких-то там взглядах и речи не шло. Российская правящая элита давно уже стала в массе своей безвзглядной. Она верила только в карьерную практи­ку. Наука о креслологии, а не марксизм, формировала убеж­дения номенклатуры.