Яковлев А. Сумерки

Михаил Сергеевич очень волновался перед пресс-конфе- ренцией в Женеве. Это и понятно. Первая встреча с амери­канским президентом. Мировая печать гудела. Объективные репортажи перемежались с разными выдумками, предполо­жениями. Фантазия лилась через край. Наша пресс-группа готовила варианты заявлений Горбачева. Однажды, уже за полночь, я пошел в его резиденцию согласовать какие-то по-зиции. Он еще не спал, был в халате, сидел за столом и что-то писал. На следующий день, после замечаний Михаила Сергеевича по тексту, я вносил поправки, приложив бумагу к стене невзрачного коридорчика около сцены. Люди снова­ли за моей спиной, о чем-то спрашивали, но я ничего не слы­шал и не видел. Кажется, мелочи, но и детали истории...

В нашей делегации не было единства в оценках. Некото­рые видные представители МИДа считали, что надо быть по­тверже, позубастее, в их аргументах звучали ноты личного и державного высокомерия. Я видел, как все это начинало на­доедать Горбачеву. Он ждал момента, чтобы поточнее обо­значить, кто есть кто в делегации. Когда начали обсуждать конкретные вопросы двусторонних отношений, возникла те­ма об интересах Аэрофлота. И тут Михаил Сергеевич рас­сердился. В жестком тоне сказал: «Я приехал сюда не пред­ставителем Аэрофлота, а государства».

Заметными результатами встреча в Женеве не была отме­чена. Два президента приглядывались друг к другу, были вежливы, предупредительны — и не более того. Меня этот прохладный ветерок настораживал больше всего. Однажды я пошел проводить госсекретаря Шульца до раздевалки (пере­говоры шли в нашем представительстве) и напрямую спро­сил его, в чем дело? Он был спокоен, улыбнулся и сказал:

— Не торопитесь, все будет в порядке.

Особенно памятной и результативной была встреча в Рейкьявике. Там начал таять лед, там появились ростки вза­имного доверия. Мы прибыли в Исландию на корабле, там и жили. В нашей делегации посмеивались над тем, что амери­канцы, мистифицированные «эффективностью» советского шпионажа, привезли с собой какую-то металлическую каби­ну наподобие лифта, в которой время от времени обсуждали свои «секреты».

В процессе переговоров Горбачев внес предложение о полном ядерном разоружении. Американцы отклонили его. Долго и нудно обсуждалась проблема СОИ, которую называ­ли программой «звездных войн». Американцы не шли здесь ни на какие уступки, пообещав, правда, что в будущем дан­ная программа станет общей с СССР. Американский прези­дент говорил о том, что надо создать своеобразную оборони­тельную ракетную дугу США—СССР, которая служила бы гарантией от любой ядерной авантюры. Уже тогда он связы­вал эту идею с опасностью исламского фундаментализма.

Мы втроем — Горбачев, Шеварднадзе и я, долго обсужда­ли эту проблему. Ясно было, что осуществление американ­ского замысла приведет к новой гонке вооружений, к сниже­нию уровня мировой безопасности, к новым и колоссальным материальным расходам в Советском Союзе, что могло за­тормозить или даже остановить задуманные преобразования. Михаил Сергеевич упорно пытался убедить Рейгана в бес­смысленности этой затеи. Оба лидера посвятили проблеме разоружения много сил и внимания. Договорились о допол­нительной встрече с глазу на глаз. Она продолжалась не ме­нее двух часов. Обе делегации ждали в коридоре. Шутили, рассказывали анекдоты... и волновались. Все понимали, что за закрытыми дверями решается проблема общечеловече­ского масштаба. Наконец Горбачев и Рейган вышли в кори­дор с натянутыми улыбками. Михаил Сергеевич, проходя ми­мо меня, шепнул: «Ничего не вышло».

На всех встречах с американскими президентами с обеих сторон присутствовали военные. Нашу сторону представлял, как правило, маршал Ахромеев. С американской в Рейкьяви­ке был Пол Нитце. У всех гражданских участников перегово­ров вызывали улыбку ситуации, когда военные подстраховы­вали лидеров государств. Как только переговоры по каким-то конкретным вопросам разоружения заходили в тупик, Гор­бачев и Рейган приглашали военных и просили их «утрясти» разногласия. Как правило, военные возвращались через 20— 30 минут и с гордым видом сообщали, что формулировки со­гласованы.

Хочу добавить, что Рейган приехал в Рейкьявик совсем другим, чем в Женеву. Был оживлен, раскован, рассказывал анекдоты, все время улыбался. Держался более независимо от своих помощников, чем прежде. К Горбачеву демонстри­ровал дружелюбие.

Поскольку я написал, будучи еще директором ИМЭМО, книгу «От Трумэна до Рейгана», достаточно критическую, мне было особенно интересно наблюдать за этим человеком. На моих глазах он заметно менялся, эволюция была потря­сающей. На каждую новую встречу в верхах приезжал но­вый Рейган. Видно было, что он «зажегся» идеей кардиналь­ного поворота в советско-американских отношениях.