Йалка

В инструментарии моей мамы были секатор, саперская лопата, тяпка, маленькие грабли, рассада каких-то цветов, отрава для сорняков, отрава для муравьев, чучело птицы, чтобы отпугивать живых птиц… Кладбище – для мертвых! Если бы я не знал свою мать, отсел бы от нее подальше в автобусе.

На деревенском кладбище было мало народу, и мама с каждым поздоровалась. Все копались на своих участках. Кто-то подстригал траву, кто-то красил ограду, кто-то устанавливал памятник. Мама же начала с того, что разложила на металлическом столике инструменты, надела две пары перчаток (ей еще клиенток обслуживать) и начала неистово выдергивать все, что росло из земли. Она вырывала даже цветочки, семена которых ветром принесло с соседних могил. Когда участок стал безжалостно пустым, она высадила рассаду, вокруг посыпала отравой и залила водой, велела мне повесить чучело вниз головой на тонкое деревце. Я не стал уточнять, почему именно вниз головой. Наверняка птицы подумают, что лучше не связываться с психопатом, который сотворил такое с их собратом. И будут правы.

Мама вымыла руки, расстелила на столе полотенце с маками и выложила еду. Она ела с аппетитом, мне же кусок в горло не лез. Я смотрел на чучело птицы и представлял мертвых муравьев в земле. Картина из независимого кино.

– Кто будет ухаживать, когда нас не станет?

Она любила так говорить в надежде, что я вызовусь приезжать из любой точки мира, чтобы прикончить траву и все, что шевелится. Ибо кладбище – не место для живых. Но я молчал.

* * *

Вечером снова пришла Элина. Я ушел на кухню и слушал, как отец, мой отец, который не произносил больше трех предложений подряд, говорил на английском о видах рыбы, обитающей в озерах Аляски. Лосось и форель водятся и у нас, если заплыть подальше в залив. Я не мог отделаться от образа отца в красной вязаной шапке, с бородой, которой у нас не может быть, суровым обгоревшим лицом, тянущего на борт своей лодки большую рыбину. Хау мач из зе фиш?

Когда урок закончился, я приготовил чай, заваривать кофейную пыль не хотелось. Мама вела светскую беседу, отец пытался шутить, Элина вежливо улыбалась, насколько это позволяла ее маска. Я снова ее проводил и, не сворачивая в переулок Сереги, вернулся домой. Мама ждала меня на кухне.

– Элина хорошая, – сказала она.

– Ага.

– Смотри, уедет в Москву и найдет партию поприличнее.

– Партию поприличнее? «Справедливую Россию»?

– Как смешно. Партию с хорошей работой и квартирой.

– Порадуюсь за нее.

– Нельзя ей здесь оставаться…

– Мам, если ты хочешь что-то сказать, говори прямо.

– Тебе жениться пора. И Элина в самый раз.

В какой еще раз? Это что, пара джинсов? Подошли – бери! И не важно, что они тебе не так уж и нравятся. Или ты хочешь примерить еще скинни или бананы, а не носить всю жизнь классический крой.

Я лежал на диване и думал о разговоре с мамой. Ей бы хотелось уехать со спокойной совестью. Рассказывать новым друзьям на Аляске, что у ее сына хорошая работа и умница-жена. У нуоли не принято говорить о внешней красоте. Ведь вся наша красота внутри.

Я написал Натали. Она не выходила на связь с той семейной вечеринки. Я больше не мог ждать. «Как ты?» – «Норм, только устала, хочу отдохнуть». – «Я возвращаюсь в субботу». Это мое сообщение осталось непрочитанным.

* * *

Среди нуоли редки разводы. Не потому, что мы, как пингвины, выбираем пару на всю жизнь, а потому, что нас просто меньше и шансы после развода найти кого-то нового стремятся к нулю. А союзы с людьми в некоторых странах считаются не только незаконными, но и бессмысленными. Потомства не будет.

В коммунах, куда собирались родители, нельзя жить холостякам. Можно приехать с женой и, если она умрет, остаться там. И возможно, если у кого-то умрет муж, при разрешении совета можно снова жениться на вдове. Звучит еще безнадежнее, чем вообще никогда не жениться и умереть девственником.

* * *

В последний вечер моего вынужденного отпуска у родителей я зачем-то позвал Элину прогуляться. Мама так обрадовалась, что отменила урок, сославшись на работу, на важную клиентку, которой она не может отказать. Спасибо, что отец не стал говорить о важной вечерней смене на заводе, где срочно кому-то нужно собрать трактор или мусоровоз.

Сначала мы гуляли по городу. Элина рассказывала о своей работе. Она не любила учить детей, но за детей платили больше. Как будто речь о торговле людьми. Хотя я наверняка не знаю, стоят ли дети дороже. И надеюсь, не узнаю. Если она переедет в Москву, ей не придется учить детей, и денег будет получать больше. Я видел только плюсы. Но Элина не хотела оставлять мать одну. Отец умер, когда Элина заканчивала школу.

– Тут стало сложно, – сказала она, когда мы зашли в паб.

Называйте меня бесчувственным, но сложностей мне и так хватает. Еще одна сложность превратит мой стендап в грустную социальную рекламу. Я чувствовал, что что-то происходит, знал, что должен был поговорить с Серегой тогда, он ждал этого, но я промолчал. Как и сейчас.