Йалка

Элина выпила два пива, я – какую-то желтую муть. Долька истерзанного апельсина в стакане с водой звалась домашним лимонадом. Из домашнего в нем были плохо вымытый стакан и тупой нож, которым резали фрукты.

Было уже темно, но Элина все равно пригласила зайти. Я отказывался как мог. Элина, наверное, подумала, что я слишком скромный, но на самом деле я не хотел заходить в ее дом. Одного вида двери мне было достаточно, чтобы все внутри сжалось. Кого я обманываю. Элина поняла, что я не хочу смотреть на ее неубранную квартиру, но все равно настояла. Я вошел и задержал дыхание. Я ждал груды грязного белья по углам, паутину, взвесь пыли в воздухе. Комнату мисс Хэвишем, в общем (видел в кино). А торт все-таки стоял на кухонном столе. В нем не копошились мыши и пауки, но он точно простоял несколько часов.

Я заставил себя сесть на предложенный стул. Элина включила чайник. Она сказала, что мама уже спит. Я помню ее маму. Мне она нравилась. Было в ней чувство собственного достоинства, что редкость для нуоли. Я запомнил, как после нелепой попытки как бы случайного знакомства возле маминого салона она свистнула проезжающему мимо таксисту, он притормозил, удивленно посмотрел, но развернулся и подъехал. Как она свистела, до сих пор загадка. Поэтому я пожалел, что она уже спит.

Меньше всего мне хотелось оставаться в этой квартире, и так же мало мне хотелось обижать Элину. В общем-то, она мне нравилась. Она умная, интересная, хорошо зарабатывает. Для меня это вдруг стало важно. Чем я мог привлечь женщину? Не так. Чем я мог привлечь самку нуоли (ужасно, но до сих пор антропологи делят нуоли на самок и самцов)? Невысокий, раздался в боках, без собственного жилья, с бессмысленной работой и еще более бессмысленным увлечением, трус… и жутко, жутко мрачный. Однако…

Как наваждение, как вспышка,
Она вошла в меня совсем.
Побойся Бога, грешник,
Взывать в пылу своих страстей…

К кому взывать? К «великому Богу Севера» или ко Всему Сущему? Тогда Верховской еще не мог знать про Все Сущее. Все Сущее появилось в период оттепели. Зачем я пытаюсь вспомнить ужасно пошлые стихи Верховского? Они не имеют никакого отношения к происходящему. И как бы я ни сопротивлялся, происходящее мне было приятно.

От Элины я вышел за полночь. Мне почти не было страшно, поэтому я решил снова пройти мимо дома Сереги. Что я хотел увидеть или не увидеть? Я должен был снять маску у него. Я всегда так делал. Раньше.

Я пошел быстрее. Темный переулок меня подгонял. В окнах снова не горел свет, но я не обратил на это внимания и постучал в железную дверь. Стук где-то внутри отозвался и затих, застрял в плотно набитой мебелью двушке. Я постучал сильнее, я стучал, пока костяшки на руках не стали саднить. Где-то залаяла собака, но быстро смолкла.

Сереги не было дома, но я продолжал стучать, пока не осел в бессилии на порог. Что я мог сделать? Я набрал номер Сереги, но тот молчал. Бесконечные гудки, смолкающие в вечности. И это все. Это результат моей трусости. Завтра меня это уже не будет волновать. Самой большой заботой станет приехать вовремя в аэропорт и не опоздать на стыковочный рейс.

* * *

Мама ждала меня. Отец спал. Но вместо слащавого предвкушения подробностей читалось беспокойство.

– Почему вы продаете квартиру Титову?

– Он предложил хорошую цену. А почему ты спрашиваешь?

Не знаю, почему я спросил. Ведь мне не хотелось знать лишнего. Поэтому я пожелал маме спокойной ночи и лег на скрипучий диван. Очень хотелось поскорее уехать, смыть с себя липкие воспоминания, возможно, с химическим средством Андрея. Может, получится вовсе раствориться. Новое жилье все-таки стоит поискать.

Глава 5

Мама никогда не называла меня красивым. Ну знаете, каким считает своего ребенка каждая мать. Не моя. Другая какая-нибудь мать. Согласен, с нуоли трудно сыграть в игру «переспать, жениться, убить». Скорее это будет «подружиться, познакомить с родителями, убить». Иногда я рад, что у нас нет лиц.

Я пишу этот монолог на кухне друга, у которого живу два месяца. Он гостеприимный. Но включить свет в гостиной после десяти вечера нельзя. Гостеприимный, как гестапо. (Вырежу эту шутку.) Шутить про нацистов всегда неуместно.