Йалка

На любимом левом берегу я сбросил ненавистную рубаху и нырнул. Вода казалась мягкой и дружелюбной. Наверно, так же уютно в животе у мамы. Мама. Сейчас проверяет документы, зашивает деньги во внутренних карманах. Она не ляжет спать. Побоится проспать. Да и не сможет уснуть. Будет ворочаться с бока на бок. Утром Серега отвезет на своей «приоре» их в аэропорт. Он обещал. Они сядут в самолет. В бизнес-класс. Нуоли летают в бизнес-классе, потому что в экономе не помещаются наши длинные ноги. Интересно, Сулл Расинский со своим метром семьдесят тоже летал в бизнес-классе? Мама пропустит папу к иллюминатору, а сама сядет у прохода. Про себя прочтет «Отче наш», ведь Всему Сущему она уже заказала большую службу по интернету. Самолет взлетит, и я впервые не получу блестящий цветочек с пожеланием доброго утра.

Кажется, я забыл дышать. А может, мне уже не надо, и я стал частью воды. Мы же тоже на восемьдесят процентов состоим из воды. Состоим же? А остальные двадцать? Пустота. Ничего. Маска.

Я зацепился ногой за водоросль и вынырнул. Мне хочется верить, что это была водоросль или какая-нибудь рыба. Меня далеко отнесло от берега. Мою одежду едва можно различить на песке. Если б не голубая рубашка.

Я сидел на песке и смотрел на огни города. В окнах дома Миши было темно. Наверняка они спят. Пусть они спят.

Высохнув, насколько это возможно, я надел дурацкую рубашку, натянул джинсы, мокрая шерсть на ногах больно заломилась. Кроссовки положил под голову и лег. Хотелось смотреть на воду и слушать ее мерное журчание. Слушать и думать. Думать о чем? Ни о чем. Ни о чем не хочется думать. Просто слушать реку. Ее дыхание. А если приложиться ухом к песку, можно услышать биение сердца. Чье оно? Мое или земли? Верховской утверждал, что слышал сердце земли. Теперь я понимаю, что он слышал последние отчаянные удары своего замерзающего сердца.

Я проснулся от дрожи. Замерз. Песок подо мной стал таким мокрым, что казалось, я лежал в луже. Только б это был разлив реки. Умоляю. Я поднялся, солнце тоже поднялось из-за горизонта. Несмотря на рассветный холод, пот пробил меня так резко, что захотелось броситься в воду. Маска. Неужели я ее потерял? Опять.

Окинув взглядом себя, в надежде, что она прилипла к какой-нибудь части тела, я начал ходить по берегу, присматриваясь. Какая-то коряга оказалась рядом. Неужели река так сильно дышала. Или баржа. И моя маска уже на подходе к Азову. Мне придется до конца жизни ходить в бесплатной маске? Не сильно надеясь, я подошел к коряге. Моя маска зацепилась за сук и моталась на гладких речных волнах. Я схватил ее и прижал к себе так сильно, словно боялся, что она исчезнет. Ведь то, что она нашлась, – не что иное, как чудо.

Натянув мокрые кроссовки, я пристроил кое-как маску и побежал. Да, наконец я бегу. Так много разговоров и мыслей о беге. Оказалось, надо просто решить куда и бежать. Я знал, куда мне бежать. Есть только одно место, куда я могу добежать, и куда, я знал, даже в такую рань меня пустят.

* * *

Красный четырехэтажный дом будто притягивал солнечные лучи. Стекла в окнах, затуманенные летней ростовской пылью, казались счастливыми. Ключа у меня нет. Я прыгал у двери в ожидании, когда кто-то выйдет. Девушка с пуделем со второго или дед с костылем с первого. Никто не выходил. Рубашка, льняная и голубая, превратилась в смиряющую. Не с тяготами жизни, правда. А с тем, что я ее точно выброшу. Может, даже сожгу. Может, даже в полнолуние. Ноги в мокрых кроссовках покрылись волдырями. Никогда не бегайте в мокрых кроссовках.

Ну почему никто не выходит? Уже пять утра! Никому не хочется прогуляться по солнечному двору? Где-то залаяла собака. Не где-то. В гаражах. Я вспомнил о доме. Между такими же гаражами в Архангельске жил бомж. Старый нуоли. Может, и не старый. Но шерсть у него свалялась и пожелтела. Из одежды круглый год он ходил только в джинсах и не носил маску. Даже от обуви отказался. Как-то мама отдала ему старые отцовские ботинки. Он принял, поблагодарил, но носить все равно не стал. У него была собака Белка. Ее шерсть отчего-то не желтела и не скатывалась. В целом выглядела она хорошо, сыто. Он разрешал нам с ней играть.

– Толик! – неожиданно я закричал в окно на четвертом этаже, собака громче залаяла. – То-лик!

– Щас милицию вызову, – послышалось кряхтение из окна первого этажа.

– Извините, – сказал я и крикнул еще громче: – То-о-олик!

– Слышь, гамадрил. – Это уже серьезнее. – Я щас спущусь и нос сломаю или что там у тебя…

Дверь в подъезд открылась, и Толик в трусах замахал мне, оглядываясь. Я забежал в подъезд, и на цыпочках мы поднялись в квартиру. Каждый пролет я ждал, что громила откроет дверь и сломает мне нос или что там у меня.

Когда Толик на два оборота закрыл дверь, я выпалил:

– Не женись на ней.

– Ты под чем-то?

– Ты будешь несчастлив.

– А че ты мокрый? Быстро в ванную!

– У тебя будет лучше…

– Ты тоже в гадалки заделался?

– Толик, прости меня. Я такой идиот. Я сам не знаю… Но она жесткая тетка…

– Снимай это тряпье… рубашка? Когда ты начал носить рубашки? Давай в ванную! И лучше сделай потеплее.