Яма слепых. Белая стена. Рассказы

— Почему бы тебе не поговорить с Педро Алешандрино [104]? Да, с памятником Педро Алешандрино? Не знаешь, где он стоит? Там, рядом с почтой… Так что с ним разговаривай.

Фрейтас пришел в себя и пробормотал извинение, затем подошел к окну, и Баррос увидел, что у того дрожат колени, он свесился над балконом, втянув голову в плечи, словно хотел спрятать ее.

В овраге залаяла собака. Она, должно быть, лаяла на выплывшую луну, округлую, словно пробоина в небе.

— Побереги свои нервы.

— Я же попросил у тебя прощения, — сказал уныло Фрейтас.

— Ты знаешь, что я твой друг… У тебя ведь нет ко мне претензий?

— Нет, если бы не поездка в Швейцарию… Фрейтас отвернулся. Его глаза заблестели.

Баррос его не понял. Он погладил подбородок и пригубил свое вино, посмотрев его на свет, перед тем как опрокинуть весь стакан.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать. Никто не заставляет тебя ехать… Если предпочтешь Париж, пожалуйста! Поезжай, куда тебе захочется. Я не командую тобой… И никем не командую. Я вспомнил о Швейцарии и что?! Поэтому ты думаешь обо мне плохо? Я бы хотел поехать вместе с вами, но если вы не захотите ехать, то что я могу поделать?

И улыбнулся, подходя к окну.

— Конечно, в Париже веселее. Но, ты знаешь… Наверное, это блажь, у каждого из нас свои странности. Я никогда не видел озера, окруженного горами, со снежными вершинами, и хотел бы проплыть по нему. Это блажь! Конечно, у каждого из нас своя… Повернувшись к ночи, Фрейтас сказал:

— Мне это все обойдется дешевле. В субботу… остается немного…

Уловив, что голос друга прерывается, Баррос взял его за плечи. Тот рванулся всем телом, но Баррос повернул его к себе, пристально глядя на него.

— Что с тобой? Говори! Что — в субботу! Что будет в субботу?

И он не давал опустить ему голову, придерживая его за подбородок.

— Так что же будет в субботу?

— Ревизия… Теперь понимаешь?

— А при чем тут ты?

Хотя Баррос и задал этот вопрос, он уже начал догадываться, в чем дело, когда товарищ отошел от него к окну. Хотелось во всем удостовериться самому, было просто необходимо, чтобы Фрейтас рассказал, что происходит, по крайней мере нужно было, чтобы он смог признаться Барросу: вдруг он сможет еще что-то для него сделать, иначе какие же они друзья? У Барроса еще оставались некоторые сомнения, не хотелось верить этому, наверное, чтобы не переживать так за оплошность Фрейтаса, который по сути своей всегда был хлюпиком, а не ловкачом, каким ему всегда хотелось казаться. Но почему он ничего не сказал? Пусть бы сказал что угодно — это из-за Альбины, из-за тебя и твоей проклятой идеи о поездке в Швейцарию, мне не хотелось, чтобы вы поняли, что я не могу скопить денег, и я играл в лотерею, которая разыгрывалась в Лиссабоне, чтобы выиграть «по-крупному», и проиграл, а в субботу приезжает ревизия, и какой отчет я им дам?

— Но что произошло, Фрейтас? Выкладывай, скажи что-нибудь… Ты ведь знаешь, что я твой друг…

— Какой мне прок сейчас от всего этого? — ответил тот прерывистым голосом.

Баррос протянул руку, чтобы приободрить Фрейтаса, но ему вдруг стало неловко, он не терпел пустых слов и заметался по комнате, словно за ним гнались с кнутом: ему стыдно было смотреть на товарища, и он не мог вспоминать об этих разноцветных листах, присланных из бюро путешествий, которые сам расклеил на стене. (За двадцатидневный отпуск — и занятия спортом, и воздушные процедуры на высоте от 375 до 2000 метров, и плавание по озерам, Швейцарская Ривьера, Монтре, Веве, Виллар…)

— Из-за какой-то девки… Это невозможно… Скажи, что это произошло из-за нее! Да говори ты, черт побери!