Ямщик, не гони лошадей

РОЛАН. Я никуда не бежал… Я хочу есть… Я хотел принести что-нибудь поесть.

ПИТЕР. Дай ему горбушку, ДЖИНН. Возьми, погрызи. Но скажи, отчего это чудо возбудило в тебе аппетит?

РОЛАН. Он у меня был до чуда. И я не грызу горбушек. (ДЖИНН). Может, мы остановим ненадолго чудеса, и ты накроешь на стол?

ПИТЕР. Чудовище! Я раб желудка больше, чем ты, даже русские обалдевали, видя меня за столом. Я сжирал блюда студня, коровьи ноги, целого молочного поросенка. А иногда и его мать! Я наполовину состою из свинины! Но есть сейчас, после того, как ты видел свою маму, молодую, прекрасную, маму до твоего рождения?! Бандитизм! Тебе она понравилась?

РОЛАН. Безумно.

ПИТЕР. И ты влюбился в нее?

РОЛАН. Без памяти.

ПИТЕР. Молодчина! ДЖИНН, расскажи нам, как тебе это удалось? Как ты сумела? Эй, ДЖИНН, объясни, а? Раскрой секрет, ДЖИНН! Эй, ты не слышишь? ДЖИ-ИНН, где ты?

ДЖИНН. Я не слышу. Я далеко, там, где белая ночь и меня арестовали. Я сейчас в Крестах, меня окружают красные кирпичные стены, и я не могу ни с кем говорить. Через камерное решетчатое окно я вижу Неву и лед, который плывет и плывет, и нету ему конца. Я пишу тебе письмо, одно в месяц, которое читают много людей, злых и самодовольных, много людей, но не ты… Они читают о любви, и их толстые животы трясутся от хохота…

ПИТЕР. Д-да, ни одного письма не дошло до меня. И ни одного до нее… Мы никогда потом не говорили о тех годах. Она не хотела… «Ты свободный человек, — говорила она, — поговорим о снежных вершинах, поговорим об Альпах или Казбеке»… И начинала читать…

ДЖИНН. … «Кавказ подо мною, один в вышине…»

ПИТЕР застыл, совершенно пораженный.

ПИТЕР. Это уже чересчур. Ты волшебница. Она читала именно эти стихи! Вася, она волшебница!

ДЖИНН.(продолжая) …«стою над снегами у края стремнины, Орел с отдаленной поднявшись вершины, Парит в отдаленьи со мной наравне».

ПИТЕР. Мне страшно. В доме творятся необъяснимые вещи. Я покидаю этот дом. Я отказываюсь верить. Откуда, ДЖИНН?!

ДЖИНН. Ты не веришь в чудеса, Петя? Хочешь, я расскажу про то время, про те долгие пять лет, про ту проклятую пятилетку?

ПИТЕР. Сначала я выпью.

Залпом выпивает рюмку водки.

ДЖИНН. Сначала за окном была Нева и лед, и какие-то баржи и дымные катера… Потом, однажды, там появились горы. Вначале невысокие, с зелеными лугами, с барашками, с коровами. Коровы крутили мордами, и на них звенели колокольчики. Потом горы стали повыше, появился снег, заснеженные заоблачные вершины, и она поняла, что это Альпы. В них звучал горн и прогуливался молодой шалопай в белом костюме и в мокасинах, прямо по глубокому снегу. И она поднялась высоко в горы и гуляла вместе с ним, в своих лодочках и белом платье и рассказывала все-все, что с ней приключилось, и играла с ним в снежки, и строила снежную бабу и орлы, паря над ними, завидовали им. Она гуляла с ним в горах каждый день, и веселая улыбка не сходила с ее лица. И красномордые надзиратели не знали, почему. Никто не знал, что она высоко в горах. Они запретили любовь, эти красномордые — и поэтому она хохотала тоже. Звонко, на всю камеру. Ее смех мешал допрашивать людей, он мешал их пытать, он витал над Крестами, и людям, слышавшим его, становилось легче. Она была на вершине, и поэтому воздух в ее камере был волен, и ей дышалось легко…

ДЖИНН замолчала и долго смотрела на ПИТЕРА.

ПИТЕР. А дальше? Что было дальше?

ДЖИНН. Не знаю… дальше не знаю. Расскажи мне, Петя, что было дальше.

ПИТЕР. Когда?

ДЖИНН. Когда ты встретил ее.

ПИТЕР. Была весна. Была весна, когда сдох этот усатый.

Небо подмигивало, звенели сосульки, искрился лед, и весело капало с крыш. Все было веселым — окна, лужи, почки берез. Все радовалось. Все — кроме людей. Они плакали — в трамваях, очередях, на улице. Казалось, они потеряли отца. И только я улыбался.

Я — чужой, иностранец, был мудрецом, был Сократом среди них — я чувствовал, что будет лучше всем — им, мне, Свете!

Я ни черта не понимал, но иногда дальше видит тот, кто ничего не смыслит…

Мы выпили с Иваном Петровичем. Он плакал и все повторял: «Что будет? Что будет?» И я ответил: «Хорошо будет!» И он ушел, обидевшись, недопив, стуча костылем и даже не оглянувшись…

Она вышла двадцатого марта, в 17 часов, 14 минут. Вы можете проверить по календарю — это было точное время прихода весны. Как вам это понравится?

Она вышла внезапно, из-за красной кирпичной стены, и даже не удивилась, увидев меня. Ты права, ДЖИНН — она, видимо, со мной не расставалась.

Я поднял ее на руки, это было легко, она ничего не весила, и понес через Неву, через Литейный мост, через весь город, и весь город смотрел на нас.

ПИТЕР поднялся, подошел к ДЖИНН, осторожно поднял ее и понес по комнате.

ПИТЕР. Вот так.