Ямщина

Соскочив с воза, мужики огляделись и поняли, что случилось: с горушки, которая скатывалась к мосту, лошади вынесли так, что санями напрочь сшибло ветхие перила, а мгновеньем раньше на лед вылетел седок, и перила обрушились прямо на распластавшегося бедолагу. Благо, что лед выдержал и не проломился, иначе бы седок утонул сразу. Теперь же, придавленный сверху досками и бревнами, он лишь бессильно царапал снег растопыренными пальцами. В отдалении от моста кружила тройка и таскала за собой изуродованные сани.

– А я следом за им, гляжу – понесли! Ему бы вожжи круче и вбок от моста, – в снег бы залетел и целый! А тут – только треск пошел! Я побегал вокруг, да разве один таку махину сдвинешь! – все кричал и никак не мог успокоиться всадник.

– Да передохни ты, оглушил всех, – осадил его Захар, – вон веревка в санях, спускай коня вниз, растаскивать будем.

Растащить перила оказалось делом непростым. Сколоченные из толстенных, наполовину распущенных бревен, они, хоть и с подгнившими столбиками, были столь тяжелы, что конь, упираясь, соскребал снег задними ногами до голого льда. Но вот поднатужились разом, подстегнули коня, перила чуть приподнялись, и Захару хватило этого мгновения, чтобы выдернуть из деревянного плена незадачливого седока. Подхватили его на руки, вынесли на берег, уложили в сани. И только тут разглядели – кого от смерти выручили. Лежал на санях глубокий старик, лицо – в серых морщинах и старых шрамах, на синюшных губах размазана сукровица, а из-под шапки вывалился клок совершенно седых волос.

Это был Зубый.

– Дед, ты живой али помер? – Захар тряхнул его за плечо, – дай знак!

Зубый закряхтел, открыл мутные глаза, подернутые белесой пленкой, повел ими вокруг себя, оглядываясь, и вдруг растянул губы в довольной ухмылке, показывая бело-кипенные, будто из сахара-рафинада выточенные зубы.

– Едрит-твою за ногу! Обошел я, косую-то, на вороных обошел! Знать, не время мне туда, нет, не время… – и тоненько захихикал, но тут же закашлялся, схватился рукой за грудь, в которой все булькало и хрипело. Едва-едва отхаркался, отплевался и, вытирая выступившие слезы, просипел:

– Мне, мужики, в Огневу Заимку надо, до зарезу… Свезите, за деньгами не постою…

– Свезти-то свезем, – отвечал Захар, – а ты по дороге не окочуришься?

– Не, я же сказал – рано мне туда.

– Коли так – поехали.

Лишний раз решили старика не тревожить, оставили на той же самой подводе, на которой прискакали к мосту. Тройку выпрягли из саней, разбитых напрочь, связали гуськом и приставили к общему обозу.

Всю дорогу Зубый охал, хрипел и кашлял, но глядел бойко, и время от времени, отдыхиваясь, приговаривал:

– Рано мне туда, рано…

Как только въехали в Огневу Заимку, он велел везти к храму. Подвезли, остановились у самой паперти. Зубый высоко задрал голову, долго смотрел слезящимися глазами на церковный купол, на сияющий крест, вровень с которым плыло синее облачко. Лицо Зубого светилось. Казалось, что даже глубокие и кривые морщины распрямились.

– Теперь, мужички, последние хлопоты вам, – он пошарил за пазухой, вытащил деньги, – это вам за то, что живого доставили, а коней после себе заберете, за то, что похороните меня. Все понятно? Теперь несите в церковь.

– Погоди, дед, ты чего так легко конями бросаешься? – удивился Захар, – уж не ворованы ли они?

– Мои кони, мои, деньги за их плачены, владей и не сомневайся. Неси в церковь.

Отец Георгий встретил их у порога, выслушал сбивчивую просьбу старика о том, что хочет тот исповедоваться, и велел перенести его поближе к алтарю.

– Подсадите меня, ребятки, – попросил Зубый, – на ногах не сдюжу, а сидеть смогу.

Его подсадили, и он, прокашлявшись, тяжело поднял руку, перекрестился. В груди у него булькало, как в самоваре, но лицо по-прежнему оставалось светлым и даже радостным. Отец Георгий показал мужикам на дверь, и те неслышно вышли. Спустились к коням и сели на подводы, дожидаясь, когда отец Георгий исповедует старика.

– Он до того негожий, что его зараз и отпевать надо, – раздумчиво сказал Захар, вздохнул и добавил: – И откуда он такой вывалился? Денег отвалил и коней… Хошь не хошь, а куда-то определять надо на постой.

– Определим, – ответил ему Павел, – живого не закопаем.

Ждать им пришлось долго, очень долго. День уже пошел на вторую половину, мужики успели продрогнуть на свежем ветерке, а из церкви никто не выходил.

– Видно, грехов полная коробочка накопилась, долго пересказывает, – усмехнулся Захар, постукивая себя по настывшим коленям. И в это время на паперти показался отец Георгий. Его лицо, всегда строгое, на этот раз было суровым. Он махнул рукой, подзывая мужиков, и когда те подошли, сказал:

– Гроб надо сделать и похоронить по-христиански. Преставился…

– А кто он, батюшка, откуда? – спросил Павел, – мы и знать его не знаем!

– Раб Божий, – задумчиво ответил отец Георгий.

В тот же день мужики изладили гроб, выкопали могилу на краю деревенского кладбища и опустили в нее новопреставленного.