Ямщина

– Да как сказать… Я твой наказ выполнил, во всем, что требовалось, помог, купца твоего Дюжева выручили. Они – в город, а я – в тайгу, дело привычное. До осени перебился, а осенью захворал. Жар напал страшенный, меня, как листок осиновый, трепало. Свету белого не вижу, бреду, как в тумане, а в голове только одна думка – не упасть. Понимаю: упал – значит пропал. Как я до этой речки дотелепал – не помню, и как свалился на том берегу – тоже не помню. Очнулся – в избе, в тепле, и баба за мной ухаживает. Сказка, да и только. А почуяла меня вот эта рыжуха, полночи надрывалась, лаяла, пока Анну не подняла. Анна меня на санях и вытащила. Что еще? Мужик у нее конокрад был, станок здесь держал. Ну и отловили его в одной деревне, два года назад случилось, нутро отшибли, он даже и помаяться не успел. А я выздоровел, на ноги поднялся, ну и стал заместо мужика Анне. По лошадям промышляю, станок держу, кличут меня теперь Ваня-конь. Вот и вся история.

В красивом и дородном мужике с коротко остриженной бородой теперь никто бы не признал безродного бродягу, которого видели Петр и Дюжев в сосновом бору, надалеко от села Поломошного. Раздобрел, раздался в плечах и помолодел.

– А ты здесь как, Зубый?

– По срокам выпустили, даже бумага имеется, казенная. Да и то сказать – притомился. В одно местечко мне надо попасть, ты поспособствуешь. Ну, да об этом еще потолкуем. Веди, показывай хоромы с хозяйкой…

– Проходи, Зубый, будь гостем.

В доме их встретила дородная хозяйка, плавная в движениях и в голосе. Широко повела полной рукой, приглашая к столу, сказала, словно пропела:

– Милости просим, гость дорогой, откушайте, чем богаты…

Стол прогибался от угощений, будто за него должна была сесть добрая артель. Дымились пельмени, пыхали жаром рыбные пироги, вздрагивал кисель в тарелках и золотился студень.

– Богато живешь, – усаживаясь за стол, говорил Зубый, – видно, передом удача к тебе повернулась.

– Пока передом, – отвечал Ваня-конь, – да дело-то наше рисковое, может и задом в любой момент обернуться.

– А ты не думай и не загадывай, живешь и живи, по сторонам не оглядывайся.

Просидели они долго, до полуночи. Вспоминали каторгу, прошлые дела, даже спели, расчувствовавшись, «Милосердную», всплакнули и лишь после этого, хмельные и тяжелые, уснули.

Утром парились в бане и там, досыта нахлеставшись веником, переводя дух в пребаннике и попивая квас, Зубый наконец-то заговорил о главном:

– Мне в Огневу Заимку надо попасть. Ты бы мне лошадок хороших выправил.

– А зачем тебе самому-то на лошадках? Есть друзья-товарищи, с рук на руки передадут и доставят в Огневу.

– Нет, никто не нужен, сам поеду, такая моя задумка. Только лошадок не давай ворованных, пусть честные будут, как хочешь делай – покупай, меняй, но чтобы не ворованы…

– Да будут тебе лошадки, будут. Может, передумашь, возьмешь кого в подмогу, вон как хрипишь, словно удушенный…

– Никого не надо. Сам…

16

Щедро оделенные деньгами, с небольшой поклажей на возах, братья Зулины и Захар Коровин возвращались в Огневу Заимку и гадали: никак не могли отыскать причину смурного вида Дюжева, с которым тот проводил их в дорогу.

– Уж такой невеселый, как назьма наелся, – удивлялся Захар, – и чего с им случилось?

– Да не бери в голову, – рассудительно говорил Павел Зулин, – купеческое дело – оно такое, сегодня густо, а завтра – пшик… Видать, чего-то не заладилось, а коли не сказал причины – значит, нам ее и знать не следует. Эх, скорей бы до дома да в баню!

– В баню – это знатно! – поддержал его Захар, – по баньке я соскучился, прямо спасу нет.

И разговор у них плавно перекатился на домашние дела, по которым тоже успели наскучать за долгую отлучку. Толковали о том, что надо успеть вывезти сено из-за Уени, пока еще лед держит, да неплохо бы выбраться на охоту, чтобы зайцев погонять, а всего больше хотелось им, хоть и не говорили про это вслух, снова увидеться с родными, с ребятишками поиграться, а ночью закатиться под теплый бок жены.

За этими разговорами и застиг их внезапно ошалелый всадник, вымахнувший из-за пригорка так быстро, словно свалился с неба. Каурый жеребчик под ним был в мыле, и на мокрых боках змеились темные полосы от плетки. Перед возом, на котором сидели Захар с Павлом, всадник так резко остановил жеребчика, что тот, задирая голову и оскалив зубы, встал на дыбы.

Захар быстро сунул руку под полог, ухватил ложе ружья и на всякий случай взвел курок – чем черт не шутит.

– Мужики! – хрипло заорал всадник, – люди добрые! Выручай! Кони понесли, мост всмятку, человека спасти!..

Ничего нельзя было понять из этого крика, но главное – что беда случилась – до мужиков дошло. Быстро раскидали один воз, пали на сани и, понужая бедного конягу в две плети, скоро оказались на боковой дороге, ведущей к тракту. Дорогу пересекала речка, а через речку стоял мост. Когда подоспели к этому мосту, увидели – перила снесены напрочь, а сам мост, наполовину обрушенный, рухнул на лед речки.

– Кони понесли! Кони понесли, заразы! – надрывался в неистовом крике всадник, – а его и вытряхнуло на лед. Да сверху пришмякнуло!