Янка Купала

Благодарственный хлеб невестки Амброжика оказался пеклеванным, колхозным; несчастная вдовушка — разговорчивой, как свекор, да еще такой, за которой хоть пешочком с мешочком пойдешь, а она тебя посадит в мешок, да еще завяжет.

— Лучше помереть у мужа в ногах, чем у детей на руках, — говорила молодая вдовица Маруся, вздыхая. — Мне уже не будет того счастья, хоть еще Маруся, если постараюся.

Невестка Амброжика старалась, и солнцеглазая яичница жарко заскворчала на сковородке, она же нарезала миску колбасы, сала, вывернула на льняную накрахмаленную салфетку белый как снег сыр из клинка, пододвинула поэту, а хлеб нарезала большими ломтями, по-мужски прижимая буханку к полной груди.

— На Беларуси все Маруси, — наверно, специально для Янки Купалы, как для поэта, ни с того ни с сего вдруг объявила она, когда дядька Амброжик кончил свою сказку про подколодную змею.

— Пожалуй, соглашуся, — в рифму сказал Купала.

— Ей-богу, истинная правда, — подтвердил Амброжик, — как и то, что теперь уже, Яночка, иначе поется твоя песня. «Зашло солнце, взошел месяц, — начал он речитативом, растягивая слова, и продолжал: — А месяц молодой — стал полною луной, а полная луна — захотела солнцем стать она... Лучше бы солнце не заходило!» — оборвал свой речитатив дядька Амброжик.

— Что всходит, то и заходит, — закурив, сказал Янка Купала.

— Ей-богу, истинная правда, — подтвердил Амброжик, — но без солнца нельзя. Познав солнце, живи солнцем и, хотя оно и зашло, будь с ним. По солнцу живет мир, а не по Библии, солнце — голова!

— Голова — с орех, а глаза — по яблоку, — подавая еще одну сковородку с припечка, вставила невестка Амброжика.

Купала заулыбался, хотя орех и яблоки не имели никакого отношения к голове-солнцу, а заодно отдал дань и яичнице, перебросив один глазок себе в белую тарелочку с красной розой на зеленой ветке...

— Беда, — начал опять дядька Амброжик, — если всходят три солнца.

Это было нечто новое, и Купала оторвал взгляд от тарелки с розой.

— Беда! — вздыхал дядька Амброжик. — Это вот что на днях рассказал мне как раз на ко́тлище ³⁹ Казимировки, где сейчас под осень рыжиков хоть косой коси, какой-то дед, может, постарше меня, а может, и нет.

Амброжик лукаво посматривал на Купалу. Ясно было, что Амброжик хитрит.

— Так что там за три солнца? — спрашивает Купала.

— Три солнца — три одинаковых, а вокруг них звезд, звезд — пруд пруди! И тоже все одинаковые, спокойные, молчаливые, как бы мудрые, мудрые.

Молчун Купала улыбается. Дым от «казбечины» над ним ласковыми, причудливо завитыми кольцами. Правой поднятой рукой с папиросой он опирается о стол, сидит к столу чуть боком, чтобы быть лицом к лицу дядьки Амброжика, который сидит через левый угол стола. Амброжик продолжает: