Янка Купала

Печалится, журится с Жураном, из Кисловодска в Минск Купалу, однако, не тянуло. Да и здоровье не очень-то шло на поправку. И поэтому Купала просил о продлении путевки еще на месяц, а в очередном письме Городецкому подговаривал его: «Приезжай. Ведь ты сердечник, а Кисловодск, пожалуй (с нарзаном), одно из лучших мест в Союзе для больных сердцем. Притом, я думаю, этот курорт тебе особенно понравится в это время — морозик и солнце, солнце...» Солнцем с морозиком продолжал Купала врачевать боль своего сердца в Кисловодске до 11 февраля 1938 года. Но хотелось этого Купале или не хотелось — пора было возвращаться и в Минск. 23 февраля в письме к тому же Сергею Городецкому Якуб Колас писал: «Янка Купала приехал с Кавказа. Поправился, но сейчас что-то прихворнул...» Прихварывать вообще в последнее время Купала стал все чаще и чаще, и особенная немочь охватила его в мае.

5 мая 1938 года Колас Городецкому писал:

«...С Янкой неважно. Лежит серьёзно больной. Перед маем поехал за город, заснул на земле в лесу. Сейчас у него сухой плеврит и воспаление правого легкого. Температура не спадает. Доходила до 39°. Сейчас держится на 38° с хвостиком. Навещаю его каждый день».

Купала продолжал болеть и в конце мая, лежал, врачи и Колас не разрешали ему вставать. 22 мая Колас писал Городецкому: «Состояние его было предельно опасным. Врачи сильно волновались за исход болезни. Я навещаю его аккуратно каждый день, начиная с мая».

...Товарищу, проводившему собрание в одном из цехов Минского машиностроительного завода, почетным металлистом которого считался Купала с 1925 года и чей подарок — перо в виде миниатюрной винтовки — с той поры свято берег на своем рабочем столе в кабинете, — так вот товарищу, проводившему собрание в цехе металлистов, было не по себе. Сначала он надеялся, что Купала, который долго болел, на это собрание не придет, — а Купала взял да пришел. Тогда товарищ, который вел собрание, подумал, что все как-нибудь утрясется, Купала, как обычно, молча отсидится в президиуме, и все. Но Купала захотел выступить. И надо ж?! — у товарища, который вел собрание, на лбу выступил пот. Однако беспокойства председательствующего в зале не заметили, как не заметил его и Купала, направляясь к трибуне. Ведь никто из присутствующих, как и Купала, не был на совсем недавнем большом собрании, на котором был председательствующий сейчас товарищ и который собственными ушами слышал о Купале: «Польский шпион! Изменник, который только и мечтает, чтобы стать минским губернатором! Пограничный Минск — в опасности, Советская власть — в опасности, социалистическое строительство — в опасности!»

Голос Купалы звучал глуховато. Товарищ, который вел собрание, глянул на «губернатора». Что-то непохож! Но вот не мог же человек выкинуть из памяти то, что слышал, что, впрочем, пока никто нигде вслух, широко, на республику — не повторял, не объявлял.

«Хорошо еще, — думал председательствующий, — что Купала сам не был в том зале...» Но тут же промелькнула другая мысль: «Все-таки было бы лучше, если бы он не выступал!» Что он выступает, это уже теперь и его, председательствующего, вина...

Товарищу, который вел собрание металлистов, было не по себе. А Купала говорил с трибуны недолго и об одном: о своей вере в народ, в революцию, в большевиков. И благодарил металлистов еще раз за их давний подарок — перо в виде миниатюрной винтовки: «Надо будет, к винтовке приравняем перо!..»

Но на собрании не обошлось без эксцесса. Только Купала кончил, и не успел товарищ, который вел собрание, перевести дух, как из зала послышалось:

— А кой-кто утверждает, что вы враг, ренегат...

Купала как стоял за трибуной, так за ней и остался.

Чуточку больше, чем обычно, дрожала губа, чуточку глуше, чем до этого, Купала сказал:

— Никогда, ни на каком этапе не отступался я от своего народа, от революции, от Советской власти!

Зал всколыхнули аплодисменты... Прекрасен был в эти минуты Янка Купала, так никогда и не сумевший постичь секретов ораторского искусства, но так преобразившийся, когда произнес: «Никогда!» В этом ответе была сама вера, само утверждение великого борца, отметающего мелкий навет, вставшего во весь рост, обретшего голос непокоримых, несгибаемых, не сдающихся, а побеждающих. Поэтому так долго и гремели в зале аплодисменты, как выражение всенародного уважения к Купале, которого он никогда не терял до этого, никогда не потеряет и после этого, наоборот, это всенародное уважение к Купале будет в конце 30-х годов нарастать даже не год от года, а день ото дня — уважения не только его народа, но всего его социалистического Отечества, всей Страны Советов.