Янка Купала

Дороги, дороги!.. Пути и тех, кто, гонимый войной, тоже оставил родные места,— пути всей армии белорусских беженцев. Они были ничуть не легче шляхов-дорог Купалы. И куда только не пролегли они по всей необъятной России! В высокой купаловской песне это была молодая Беларусь, поднимавшаяся «из низин... над крестами отцов, над невзгодами»; это были Павлинка и Яким, Сымон и Зоська — его герои, его надежда. И вот вся молодая Беларусь, все ее лучшие силы — на какую неожиданную, вальпургиеву свадьбу они попали! И стихотворение «Поезжане» прежде всего об этом:

Разлетелись по просторам

Снежным пухом, тайным вором

Дым, поземка, завируха,

Злого духа злобедуха...

В поле дымно и тревожно,

Беспокойно, бездорожно...

Ни ночлега, ни путины,

Грозен сумрак домовины...

Едут, едут... след развеян...

Глуше, тише и темнее...

Ни надежды, ни просвета,

Только вьюга, только ветер.

Нелегко в этой круговерти найти путь, а найдя, не сбиться с него. Нелегко поэту. Нелегко всем, кого подняла, поманила, позвала за собой молодая Беларусь...

«Трудный и жуткий 1918 год» Купала дотягивал в Смоленске, став тут «земгусаром» — именно так в Смоленске и на Смоленщине прозвали в то время агентов по обеспечению. Заявление с просьбой принять на службу И. Д. Луцевич написал 1 июля, а 21-го он уже был зачислен на должность «земгусара». Причем в заявлении он утверждал: «Занятие это — моя специальность». Сегодня, разумеется, с улыбкой воспринимаешь уловку поэта: «земгусар» — его специальность, того, кто еще совсем недавно при поступлении в университет имени Шанявского в заявлении, в графе «род постоянных занятий (должность пли профессия)» писал: «Литература. Редактор белорусской газеты «Наша нива». Но как далеко все это было от Купалы 1 июля 1918 года, когда он значился на Смоленской бирже труда под номером 403! Вот уж действительно: в войну и намрутся и наврутся. Нужно было как-то зарабатывать на жизнь, вот и написал поэт, что «земгусарство» — «моя специальность». И 23 июля уже брал первый аванс — 500 рублей — на поездку в Курск и Курскую губернию за сахаром и другими продуктами. Командировка оказалась несладкой: в дороге Купала заболел и 29 июля возвратился домой. Выяснилось, что это дизентерия, да еще в тяжелой форме; и отчет о злосчастной поездке Купала сдавал только 6 августа, приложив справку о предписанном ему врачом постельном режиме. Но как только встал на ноги, снова в дорогу: 31 августа он уже ехал в Климовичи; вернулся оттуда 9 сентября, а 21-го опять выехал в Курск и Дмитриев — уездный город Курской губернии. Купала наверняка был горд, когда возвращался «с полным», горд от сознания, что работает на людей, на их обеспечение в такую страшную хозяйственную разруху, какая была в тот год — год военного коммунизма. Доставать хлеб, сахар, фураж было действительно важным делом, под стать продразверстке, рассчитанным, как и она, на помощь революции, на вывод народного хозяйства из разрухи.

С принятием на работу в губпродком Купале выдали документ, который гласил:

«Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика, Исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Западной области. Отдел снабжения. По части Хлебофураж. 21 июля 1918 г. № 2286/4923. Гор. Смоленск.

Удостоверение

Дано сие от Отдела снабжения Западной области Ивану Доминиковичу Луцевичу в том, что он действительно состоит агентом названного отдела, что подписью и приложением печати удостоверяется».

И вот в том же 1918 году, когда с удостоверением облисполкома Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Янка Купала разъезжал по Смоленщине и неоккупированной части Белоруссии, в Париж, в Версаль, где подписывался Версальский мирный договор, торопился с дипломатическим паспортом, выданным правительством ВНР ³⁰, Антон Лапкевич. Мандат Купалы был мандатом революции, Советской власти; мандат Лапкевича — мандатом контрреволюции.

Лапкевичи, Луцевич и Ласовский, — разлетелись из одного гнезда — «Нашей нивы», а так все переменилось в их жизни, так все перекрутилось и вывернуло их судьбы на совершенно разные рельсы. Этот выбор пути делался каждым в отдельности в зависимости от первичного, сущностного в каждом из них. Революция, как лакмусовая бумажка, опущенная в сердце, проверила всех на красный цвет верности и на синий — измены. Революция была подобна раствору, в котором проявляют фотографию, — она до малейшего штриха прорисовала обличье каждого, обличье, которого не рассмотреть на туманном негативе.