Янка Купала

Может, как раз в то время, когда Купала в Белом зале сидел на подоконнике, выступал сам Томаш Гриб. Поэта из президиума не могли не заметить. Томаш Гриб, который был героем дня, и мысли не допускал, что он — калиф на час. Он думал, что за ним вечность; он, который ратовал на съезде за резолюцию о независимости Белоруссии; он, который после роспуска съезда за контрреволюционное направление возглавил исполнительный комитет совета съезда; он, который не подчинился решению Советской власти и развернул активную деятельность по подготовке восстания. Так или иначе, был тогда Томаш Гриб на трибуне или не был, Купала решительно спрыгнул с подоконника и направился к выходу: он ушел, чтоб сюда уже больше не вернуться. Поэт не знал всех подробностей политической борьбы декабря 1917 года, однако чувствовал: что-то здесь неладно, не его это путь, если 900 тысяч избирателей отдают БСГ всего лишь 0,3 процента голосов. Ни Белорусский съезд, ни Томаш Гриб, ни Павлина Меделка в декабре 1917 года на стихи Купалу не воодушевили.

А что же было в далеком Вильно? На Белорусский съезд оттуда не попали — находились по ту сторону фронта, под кайзеровской оккупацией. Но там собирали свою конференцию — тоже нечто вроде съезда. Лапкевичи были неутомимыми до фанатизма. 25, 26 и 27 января

1918 года работала их конференция. Иван получил из Минска известие о смерти матери, так скрыл даже от Антона: боялся помешать его работе как маршалка конференции. И это тот Иван Лапкевич, который в своих речах только и говорил о Батьковщине, об отчизне-матери. Неужто он и впрямь думал, что, скрывая от брата смерть матери, он печется о той, другой, матери — о родине?

1918 год был «трудным и жутким» не только для Купалы — для всей Белоруссии, для всей молодой Страны Советов, потерявшей к лету этого года три четверти своей территории. Оккупация Белоруссии кайзеровскими войсками проходила по линии Поставы — Сморгонь — Барановичи — Пинск. В результате же нового наступления немцы продвинулись на восток более чем на 250 километров, выйдя на рубеж Россоны — Полоцк — Орша — Жлобин — Новозыбков. В Минск они вошли 19 февраля. На вокзале их встречал помещик Роман Скирмунт речью на немецком языке. В отеле «Европа» в честь господ офицеров был дан обед. Контрреволюция все свои надежды связывала с оккупантами. Трудно было Купале в 1918 году в Смоленске, но судьба вместе с тем его как бы миловала: он не видел содома и гоморры — всей возни, грызни, подсиживанья, политических спекуляций, что мутною пеною с шумом накатили на криницы народной жизни и в без того тяжелое время оккупации. Им было несть числа, кто считал себя в этой возне пробужденным идеями молодой Беларуси, позванным ею в путь. Иные называли себя социалистами, революционерами, даже марксистами. Кем только многие себя не считали, но кем в действительности были?!

Белорусская социалистическая громада в течение 1918 года раскололась на Белорусскую социал-демократическую партию и на партию белорусских социалистов-эсеров. К первой пристали братья Лапкевичи. Во вторую вошел Томаш Гриб. Но возглавил ее, неожиданно объявив себя эсером, Вацлав Ласовский. Вот она, жажда лидерства! Ласовский сумел обставить Лапкевичей и настолько преуспел на новом поприще, что даже возглавил марионеточное правительство БИР. Программа? Белорусские эсеры программы не выработали, однако первый министерский портфель Ласовский забрал себе, коршуном налетев на него из Вильно.

Вот уж когда Купала мог бы убедиться, что не ошибался, угадывая нечистый дух, провинциальный макиавеллизм во внешне пристойных хозяевах «Нашей нивы». Теперь — в водовороте небывалых событий — никто из них не скрывал своего подлинного лица. С кем только не шел на компромисс — конечно же, «во имя идеи»! — Иван Лапкевич. Даже «сподвижники» и те удивлялись его неразборчивости в средствах. «С паршивой овцы хоть шерсти клок!» — цинично заявлял в то время Иван и рвал этот клок при любой возможности: «Wszystko jedno, panowie!..»

Иван Лапкевич склонности к изящному, красивому писательству не имел. Другое дело — Антон Лапкевич, тонкий стилист. Но стиль не менял сути, разве что сентенции старшего брата младший выражал более «дипломатично», как, например, в случае, когда нужно было заявить, что «Белоруссия пойдет рука об руку с тем, кто в самую важную минуту окажет ей поддержку». Эка хватил!.. Белоруссия... Это они, Лапкевичи, готовы были пойти рука об руку с любым, кто окажет им поддержку. И этой поддержки они искали в 18-м у Вильгельма II — не нашли; будут искать в 20-м у Пилсудского — не найдут; у литовского диктатора Сметаны — не найдут; у Петлюры — не найдут. В том же 1918 году Антон Лапкевич доедет до Парижа — стучаться в версальские приемные, к заправилам Антанты, думая, что французы, англичане — вот кто поистине цивилизованные народы...