Янтарная комната

Фридрих Вильгельм лично служил примером, и Софии Доротее это совершенно не нравилось. В ещё недостроенном берлинском дворце, спроектированном известным зодчим Андреасом Шлютером, а затем придворным архитектором Еозандером, король жил по-спартански. Уволенный Еозандер уехал в Швецию, великий Шлютер в 1713 году отправился в Петербург и больше не вернулся. Литейный завод мастера Иогана Якоби, при Шлютере отливший конную статую курфюрста Фридриха Вильгельма, дедушки нового короля, теперь вместо памятников отливал пушки.

София Доротея, которую Фридрих Вильгельм нежно называл Фикхен, жившая в одиночестве посреди почти голых стен стукнула кулаками по подлокотникам кресла. Это была красивая, гордая, но вдобавок расчётливая и волевая женщина, не боявшаяся своего супруга-короля, особенно после того, как в 1712 году она родила ему наследника, кронпринца Фридриха. И сейчас она злилась на то, что короля больше заботит плохая строевая подготовка второго батальона.

— Вы меня слышите? — воскликнула она. — Все просто потеряли рассудок.

— У кого его нет, тому нечего терять. В чем причина такой суеты?

Король остановился около неё, его взгляд смягчился. При взгляде на Фикхен он осознавал, как счастлив с ней.

— В чем причина? — возмутилась она. — Когда нас удостаивает посещением царь…

— Ты знаешь, чего он хочет, Фикхен? Думаешь, он приедет для того, чтобы съесть жирного каплуна, выкурить трубку и опустошить кружку пива? Он приедет, чтобы втянуть меня в Северную войну. И хочет попросить помощи против шведского короля Карла XII. Ему будет всё равно, ест он щи или фазана, спит на деревянной кровати или на шелках. Тому, кто от меня чего-нибудь хочет, придется подстроиться под мой образ жизни!

— Пруссия опозорится! Завтра это увидит весь мир.

— С такой армией, — король махнул рукой в сторону окна, — мне совершенно плевать, что обо мне думают другие правители. Они больше думают о фаворитках, чем обо мне. Они будут с удивлением взирать на Пруссию и бояться её. Шикарный обед для царя? Я должен экономить! Помнишь нашу свадьбу? Мой отец хотел показать всему миру, каков он, сколько у него денег и что он не завидует двору в Версале. — Король прошёлся по бедно обставленной комнате, тяжело ступая и заложив руки за спину. — Мы поженились 14 ноября 1706 года, Фикхен. Отец раскошелился, и придворные в шелковых нарядах танцевали, ели и пьянствовали до Рождества. Балеты, оперы, концерты, комедии, маскарады, праздничное освещение и фейерверки. Но я помню все цифры. На нашу кухню крестьяне со всех окрестностей должны были доставить в качестве «подарка» семь тысяч шестьсот кур, тысячу сто две индейки, тысячу уток, шестьсот пятьдесят гусей и шестьсот сорок телят. И всё это было обглодано. Но у меня такого не будет, Фикхен! Я не промотаю государство, я — его первый слуга. Российский царь спасает душу в церкви, а все остальные должны спасать её у меня!

София Доротея смотрела на это по-другому, но сегодня не стала возражать королю. Сейчас он высказал свой первый девиз. Второй звучал так: люди уважают богатство. А третий выражал цель его жизни: я укреплю суверенитет, и королевство будет держаться прочно, как скала. По этому поводу дискутировать с ним не стоило. Невозможно было в принципе иметь другое мнение, Фридрих Вильгельм ясно дал понять — что-либо значит только его слово. В своей знаменитой речи при вступлении на престол он бросил министрам в лицо: «Каждый из вас должен знать — кто будет интриговать, будет наказан так изощренно, что он сам удивится. Запомните: я нуждаюсь не в советах, не в иедях, а в повиновении!»

— У нас даже нет плана мероприятий, — осторожно высказалась София. — Министры в отчаянии, у генералов нет вашего приказа, придворные готовы разрыдаться, ведь потом их во всем обвинят.

— Чем больше слез, тем меньше будут валять дурака.

София Доротея выпрямилась. Что за манеры!

— Вы должны что-нибудь показать царю. Надо определить программу…

— Этому петербургскому медведю будет на что посмотреть. Мне кое-что пришло в голову.

— Да? Занятия по строевой подготовке, парад гренадёров и стрелков, кавалерии и артиллерии. Ваша гвардия будет топать, как стадо быков…

— Фикхен, оставь в покое моих гренадеров. — Король потянулся. На своих гвардейцев-гренадёров он никому не позволял нападать. От какой-либо критики он отмахивался или ругался так, что никто больше не осмеливался об этом говорить.

Фридрих заговорил об этом лишь один раз — в тесном кругу табачной коллегии в Потсдаме, пользующейся дурной славой, не в последнюю очередь из-за своего названия, в восьмиугольном павильоне с высоким шпилем, который он приказал построить на острове в озере Фаулен. Находясь в сугубо мужской компании друзей и генералов, он пристально посмотрел на министра финансов армии, генерал-лейтенанта фон Грумбкова, и произнёс: «Гренадеров я содержу на свои карманные деньги для удовольствий, потому что во всем мире не найдется для меня большего удовольствия, чем хорошая армия!»