Янтарная сакма

— Вот дороги, ей-богу! Одно горе, а не дороги! Что, Кресало, поди, к бою с нами изготовились?

— А как же, великий государь! Ведь нас с четырёх сторон окружили!

— Ну, с трёх сторон наши, если теперь и ганзейцев за своих счесть. А со сзаду кто на тебя навалился?

— Пока не ведаю, но доводчики бают, что пришли сюда три датские шхуны с пушками да князь Смоленский Ольгерд пытается на саблю Псков взять....

Оба, и великий князь Московский, и Никола Кресало, рассмеялись. Каменный град Псков на саблю не взять! Его за год сотней пушек не расшатаешь.

— Ольгерд где встал?

— Полез к озеру, навстречу датским кораблям да в болота упёрся...

Великий князь покрутил сначала левой рукой, потом правой. Издав по дикому взвизгу, в обе стороны помчались гонцы с пиками. На концах пик яростно крутились под ветром длинные чёрные вымпелы с золотыми орлами о двух головах: «К бою!» Псковитяне, что облепили стены, враз поприседали за зубцы крепости.

Увидев чёрные, на смерть зовущие вымпелы, со стороны изборского леса вылетела первая татарская крещёная тысяча, пошла огибать Фомину гору, нестерпимо воя: «Улла, улла!» Справа от города, из тёмного подборовского леса, косой лентой развернулась мимо Пскова вторая свирепая тысяча сибирских татар, непрерывно визжащих: «Алалала!» Татары двумя потоками помчались к южной оконечности Чудского озера.

Очумелые ганзейские военачальники стали было разворачивать вослед татарам три своих коротких пушки. Псковский воевода заругался чёрной руганью.

— Чего лаешься, Кресало? — удивился Иван Васильевич. — Татар сибирских не видал? Они второй год у меня... Подрабатывают летом. Сибирь же теперь наша, им теперь в Сибири дела нет. Не бойся, они крещёные...

В огромном шатре великого князя холопы уже расставили столы, запалили позади костры, рубили мясо. Великий князь подтолкнул локтем задумавшегося псковского воеводу:

— Зови ганзу, закусим пока. Чего им там прохлаждаться?

А ганзейцы уже и сами сообразили, что Псков от московитян защищать не придётся, можно пива выпить. Трое ганзейских званых людей сели в карету и за три мига скатились к шатру великого князя Московского. Ганзейские же ратники с Фоминой горы перетекли к Псковским воротам и там рассеялись.

Пока здоровались да интересовались погодой на Балтике, на трёх телегах провезли перед великокняжескими очами первых литвинских пленных, потом завернули телеги во Псков, там полоняне станут дожидаться выкупа.

Утро стояло хорошее, тёплое, роса только начала сходить с травы. Июнь месяц, дивная пора.

— За мир и покой — выпьем? — спросил Иван Третий Васильевич у магистра города Нарва, выбранного ганзейскими старшинами воеводой супротив московитов.

— Так. Хорошо, — ответил магистр и стал сдирать с себя кованые латы.

Где-то в отдалении, вроде как на Чудском озере, ухнула пушка, за ней вторая, третья. Потом даны там, далеко, заорали: «Горим, горим, пожар!» Потом всё опять смолкло.

— Татары, вестимо, подожгли шхуны горящими стрелами. Эх, три корабля пропало зазря... — Псковский воевода поморщился на водку, но выпил махом.

— Ещё кораблей себе навоюешь. — Иван Третий подтолкнул в бок Николу Кресало.

Выпив чару водки, нарвский магистр резнул серебряным стаканом об стол и начал заваливаться набок.

— Сурпы ему! Живо! — крикнул холопам Иван Третий.

Кто-то из холопов тут же притащил на деревянном подносе татарскую пиалу с жирным наваром от мяса.

— Пей, магистр, пей, облегчение получишь, — уговаривал нарвского магистра Иван Третий.

Магистр хлебнул жирной сурпы да с луком, солью, да с перцем, ему понравилось. Ещё пару раз хлебнул, сел прямо.

От главных ворот Пскова к шатру выдвинулась делегация псковитян. Попереди хоругвей и иконостасных икон главного храма, что с натугой волокли церковники, шли молодые красивые девчата, пели что-то весёлое, сами себе подтанцовывали, а в руках держали огромный каравай хлеба. На каравае горкой блестела кучка соли.

— Вот чего я люблю, так это девчат и свежий хлеб, только вынутый из печи. — Иван Третий встал поперёд всех своих бояр, первым пошёл навстречу псковскому мирному ходу. Отломил кусок хлеба, макнул в соль, прожевал, потом начал целовать девчат.

Они хохотали, пробовали увернуться, смяли колонну церковников. Те забуркотели совсем не церковными словами.

— Всё! Всё! Похристосовались и разошлись! — рыкнул на церковников великий князь Московский. — Шуйский!

Перед великим князем предстал конюший Шуйский, уже с румянцем на щеках и с запахом весёлого зелья.

— Вон ту поляну видишь? — показал пальцем Иван Третий. — Вот, командуй холопам, чтобы туда перевозили всё добро, чем угостить человек пятьсот: псковичей, ганзейцев да наших, конечно, и татар, если похотят. А нас здесь, возле шатра прикрой стрельцами. Говорить будем. Эти... псковские купцы, Проня и Бусыга... они здесь?

— Здесь, великий князь.

— Книгочеи кремлёвские здесь?

— Привезли. Под немалой охраной.

— Ну, давай, Шуйский, распоряжайся. Я своим делом займусь.

За княжьим столом сели ровно, не по лествичному уставу[30], будто не денежный прогал государства сели обсуждать, а весёлое брачное сватовство.